|
И конечно, оно противоречит индивидуализму, как исходному пункту мировоззрения Камю. Можно, правда, сказать, что Камю-писатель, верно уловивший основные импульсы человеческой души, и Камю-философ, пытающийся логически осмыслить их, противоречат друг другу. Художественное произведение, которое должно служить средством выражения философской идеи, отказывается выполнять лишь те вспомогательные функции. Оно вносит нечто свое от искусственной философской установки, нечто, идущее от правды жизни, подмеченной его талантом художника. Такая точка зрения высказывалась в критической литературе. С нею трудно согласиться. Противопоставлять писателя философу, если оба они соединены в одном лице, недопустимо. Правда, это один из излюбленных приемов тех литературных критиков, которые пытались анализировать творчество, скажем, Достоевского, Толстого, Гоголя. Представляется, что нет оснований отделять литературное творчество писателя от его философии. Попробуйте изъять философские, мировоззренческие, нравственные убеждения Достоевского или Толстого из их художественного творчества и посмотрите, что останется. Соотношения между этими элементами творчества писателя гораздо более сложные и не следует подводить их под какую-либо элементарную схему. Однако Камю не видит того, что у общества, у человечества все же есть и позитивная перспектива перестройки своей жизни на разумных гуманистических основах. Собственно говоря, в то время он и не мог ее увидеть, хотя и старательно искал. Но тут мы как бы незаметно перешли от метафизики к политике. Этот переход совершил и сам Камю в переходе от «Мифа о Сизифе» к «Бунтующему человеку». В «Мифе о Сизифе» Камю рассматривал положение человека в мире в метафизическом плане: человек стоял там перед чуждой ему бессмысленностью вселенной, а его самого ожидала неотвратимая смерть, полное уничтожение. В этих условиях главным вопросом для Камю был вопрос «стоит ли жить?», и на него Камю дал утвердительный ответ. Но в действительности человек стоит не непосредственно перед вселенной, природой. Непосредственно ему противостоит социальный мир, общество, которое опосредует его отношение к природе. И если мы решили, что жить стоит, что самоубийство неправомерно, то далее встает вопрос, как жить в этом мире, в той социальной реальности, которая нам дана. А так как Камю признает человеческую жизнь за единственное необходимое благо, то она и становится исходным пунктом всего дальнейшего анализа. Глядя на социальный мир с точки зрения жизни отдельного человека, Камю усматривает отличительную черту, или особенность нашего времени в том, что лишение жизни человека, убийство, стало нормой. Те семьдесят миллионов насильственных смертей, о которых говорит Камю (сегодня мы знаем, насколько неадекватной была эта цифра — действительность еще более трагична) — это не только военная, или еще политическая, проблема; она также проблема этическая и философская. Обращая внимание на этот аспект ее, Камю совершенно прав. Он указал на страшную примету нашего времени, по-видимому, даже ничего не зная о миллионах людей, погибших в сталинских лагерях; мало что он знал и о потерях в «локальных» войнах, в которых прежде всего гибнет гражданское население, зверское уничтожение которого превращается в средство грязной политики. Не обратил он внимания и на угрозу массового терроризма. — 220 —
|