|
Такой же общедоступный «символ веры» протестантизма надо было вырабатывать после Вестфальского мира, когда новый тип верования перестал быть сектантским, то есть разрушительным, и поднялся на уровень официальной идеологии первого вышедшего из феодализма национального государства, которым была Франция. Централизация власти началась здесь ещё при короле Филиппе Красивом (1268–1314) из династии Капетингов, который разгромил орден тамплиеров, ограничил самостоятельность феодалов и нанёс удар по могуществу Церкви, силой заставив пап перенести свою резиденцию в Авиньон, сделав их тем самым фактически своими пленниками («Авиньонское пленение» 1309–1378 годов). Но вскоре после его смерти началась Столетняя война 1337–1453 годов, в ходе которой Франция была наполовину оккупирована англичанами и разорена. Только после окончательного изгнания англичан, начатого Жанной Д’Арк (последним их оплотом на континенте оставался Кале, который пал в 1558 году), формирование единого сильного государства возобновилось. Завершил его один из самых выдающихся французских королей Людовик XI (1461–1483) из династии Валуа. Он присоединил к королевскому дому Прованс, Анжу, Пикардию, Мэн и другие важные провинции. С этого времени границы Французского королевства неуклонно расширяются. Могущество Франции, как и её территория, резко возросло после Тридцатилетней войны, уже при династии Бурбонов (первый король – Генрих IV, один из героев трилогии Александра Дюма «Королева Марго», «Графиня де Монсоро» и «Сорок пять»). При сыне Генриха, Людовике XIII, руководил действиями Франции гениальный дипломат, а вернее сказать, интриган (изображённый Александром Дюма в «Трёх мушкетёрах») кардинал Ришелье. Будучи главным католиком страны, он, когда это было выгодно, поддерживал и протестантов (например, Густава-Адольфа), ставя выше всяких религиозных интересов мощь и величие Франции. И при следующем короле, Людовике XIV, вошедшим в историю как «король-солнце», это величие достигло апогея – Франция стала абсолютной монархией , где вся полнота власти сосредоточилась в руках одного лица, выразившего свой принцип правления тремя словами: «Государство – это я». Может возникнуть вопрос: почему бы ту политическую форму общественной жизни, которая сложилась при Бурбонах, не назвать империей? Причина в том, что в XVIII веке, когда возникло это название, хорошо понимали разницу между империей и авторитарным национальным государством. Империя, как это видно на классических примерах – Римской империи, Византии, АвстроВенгерской империи, Российской империи, Османской империи, Британской империи, – всегда многонациональна, её основной признак заключается в том, что принадлежность к ней всякого человека определяется его гражданством :, в то время как национальное государство объединяет определённый этнос, и для принадлежности к нему, как следует из самого наименования, желательна принадлежность к этому этносу (хотя могут быть отдельные исключения). Впоследствии понимание этой разницы как-то ушло. Скажем, Наполеон назвал себя не «императором Франции», а «императором французов», не чувствуя, что в этом титуле содержится внутреннее противоречие: если ты верховодишь только одними французами, то какой же ты император – ты национальный лидер, только и всего. Император должен быть отцом всех народов, живущих в империи. Незаконно присвоил название империи (рейха) своему государству и Гитлер: оно было строго мононациональным. Наполеону казалось, что термин «император» звучит торжественнее, чем «король»; таким же образом хотел поднять престиж Германии Гитлер, хотя лично себя назвал правильно – «фюрером» (вождём). А вот сталинское государство было очень близким к империи, так как в нём поощрялось развитие разных национальных культур и полноценным человеком считался любой, кто мог сказать: «Смотрите, завидуйте – я гражданин Советского Союза!» — 87 —
|