Тошнота

рот с дурацким, перепуганным видом.

И вот тут взревел корсиканец. Он успел неслышно подойти и встать за

стулом Самоучки. Его побагровевшее лицо казалось искаженным гримасой смеха,

но глаза метали молнии. Я подскочил на стуле, но мне даже как-то полегчало

-- таким мучительным было ожидание. Мне хотелось, чтобы все поскорее

кончилось пусть, если желают, выставят Самоучку за дверь, лишь бы все

наконец кончилось. Оба подростка, белые как мел, схватили свои ранцы и были

таковы.

-- Я видел все, -- опьянев от ярости, орал корсиканец, -- на этот раз

видел, посмейте сказать, что это неправда. Посмейте только сказать, что

ничего не было. Думаете, я не замечал ваших штучек? У меня есть глаза,

приятель. Терпение, -- говорил я себе, -- терпение, я его застукаю, и это

ему дорого обойдется. Да, да, дорого. Я знаю вашу фамилию и адрес, будьте

покойны, я навел справки. И вашего начальника, мсье Шюйе, я знаю тоже. То-то

он удивится завтра утром, когда получит письмо от главного библиотекаря.

Что? Помалкиваете? -- продолжал он, вращая глазами. -- Только не

воображайте, что дело этим кончится. Для таких, как вы, во Франции есть

суды. Мсье занимался самообразованием! Мсье расширял свой кругозор! Мсье

покоя мне не давал -- то наведи ему справку, то принеси книгу. Но меня не

проведешь.

Казалось, Самоучка не удивлен. Наверно, уже долгие годы он ждал такой

развязки. Сотни раз он, наверно, представлял себе, что будет, когда

корсиканец однажды неслышно подкрадется к нему из-за спины и в его ушах

загремит вдруг разъяренный голос. И, несмотря на это, каждый вечер он

возвращался сюда, продолжая лихорадочно поглощать книги, и по временам, как

воришка, поглаживал белую руку, а может, и ногу какого-нибудь мальчугана. На

лице Самоучки скорее можно было прочитать покорность судьбе.

-- Не понимаю, что вы хотите сказать, -- пролепетал он. -- Я хожу сюда