Тошнота

шпионом на Востоке, но все время предавал Александра в пользу Наполеона. Он

вполне мог в эту же пору поддерживать переписку с графом д'Артуа, посылая

тому не имеющие никакой ценности донесения, чтобы уверить графа в своей

преданности, -- все это вполне правдоподобно. Фуше в это же время играл

комедию куда более сложную и опасную. Возможно также, что маркиз ради

собственной выгоды продавал ружья азиатским государствам.

Да, бесспорно, все это он мог делать. Но это не доказано; я начинаю

думать, что доказать вообще никогда ничего нельзя. Все это частные гипотезы,

опирающиеся на факты, -- но я чувствую, что исходят они от меня, это просто

способ обобщить мои сведения. Однако сам Рольбон ни гугу. Вялые, ленивые,

угрюмые факты группируются в том порядке, какой им придал я, но этот порядок

навязан им извне. У меня такое чувство, будто в процессе работы я просто

отдавался игре собственного воображения. И при этом, я уверен, пиши я роман,

его персонажи были бы более правдивыми или во всяком случае более забавными.

Пятница

Три часа. Три часа -- это всегда слишком поздно или слишком рано для

всего, что ты собираешься делать. Странное время дня. А сегодня просто

невыносимое.

Холодное солнце выбелило пыль на оконных стеклах. Бледное, белесоватое

небо. Утром подморозило ручейки.

Я сижу у калорифера, вяло переваривая пищу. Я знаю заранее --

сегодняшний день потерян. Ничего путного мне не сделать, разве когда

стемнеет. И все из-за солнца: оно подернуло позолотой грязную белую мглу,

висящую над стройкой, оно струится в мою комнату, желтоватое, бледное,

ложась на мой стол четырьмя тусклыми, обманчивыми бликами.

На моей трубке мазок золотистого лака, вначале он привлекает взор своей

иллюзорной праздничностью, но вот ты глядишь на трубку, и лак плавится, и не

остается ничего, кроме куска дерева, и на нем большое блеклое пятно. И так

со всем, решительно со всем, даже с моими руками. Когда бывает такое солнце,

лучше всего лечь спать. Но этой ночью я спал как убитый -- сна у меня ни в