Символический обмен и смерть

Пример из Лихтенберга — не просто частный случай. Если внимательнее приглядеться, то все приводимые Фрейдом примеры логического абсурда (а это предельный случай остроумия, в котором наслаждение бывает особенно сильным) — с дырявым котлом, пиро­жным, семгой под майонезом, кошачьей шкурой с дырками точно на месте глаз, удобной возможностью для ребенка сразу при рождении найти себе мать, готовую о нем заботиться, — все они могут быть проанализированы одним и тем же образом, как удвоение некоторой

идентичности или рациональности, которая обращается сама на себя и в итоге распадается и уничтожается, как разрешение означающего в себе самом, без малейшего следа смысла.

«Eifersucht ist eine Leidenschaft, die mit Eifer sucht, was Leiden schafft» (непереводимая игра слов: «Ревность — это страсть, которая ревностно выискивает то, что причиняет страдание»). Что это: по­вторное использование того же материала, то есть удовольствие от. вычета энергии? Но ведь Фрейд сам признает, что повторно исполь­зовать один и тот же материал — это как раз самое трудное, проще всего было бы высказать две разных мысли с помощью разных озна­чающих. Разница в том, что эти две мысли высказаны одновременно. Но тогда главное — это и есть отмена времени, нужного для развер­тывания означающего, отмена его последовательного характера; удо­вольствие возникает не от сложения означаемых под одним и тем же означающим (экономическая интерпретация), а от упразднения логи­ческого времени акта высказывания, равнозначного упразднению са­мого означающего (антиэкономическая интерпретация). Помимо про­чего, острота «Eifersucht ist...» образует и своего рода парность по Соссюру: на уровне фразы и ее «анти-фразы» она осуществляет то же самое, что Соссюр описывал для гласных и противогласных зву­ков в стихе. Правило действует здесь на уровне целой синтагмы, тог­да как у Соссюра — лишь для незначимых элементов (фонем и дифонов), но это одно и то же правило обращения означающего на себя, откуда и возникает искра удовольствия (острота или стихотворе­ние). Не имеет значения «богатство» одного или множественных смыслов. Напротив — как раз означаемое нередко и делает сравни­тельно бедным удовольствие от остроты; означающие, стремясь со­хранить смысл, ставят предел игре. Зато в ничтожно краткий отрезок времени, когда означающее обращается само на себя, в это время его упразднения, имеется бесконечно много смыслов, возможны бесконеч­ные подстановки, головокружительная, сверхбыстрая трата, мгновен­ное короткое замыкание всех сообщений, но ни в коем случае не оз­начаемых. Смыслу не за что зацепиться, он остается в состоянии цир­куляции, центробежного движения, «революции», словно материальные блага при символическом обмене: непрестанно дари­мые и отдаваемые, они никогда не попадают под власть ценности.