Символический обмен и смерть

Из того же разряда и неприятие средств безопасности автомо­билистами, которое приходится изничтожать как нечто аморальное; так всегда и всюду запрещалось или осуждалось и самоубийство, по­скольку оно означает вызов, которого общество не может принять, а стало быть им обеспечивается превосходство одиночки над всем об­щественным порядком. Проклятая доля, эта ничтожная частица, кото­рую человек отнимает от своей жизни, бросая вызов общественному порядку, которую он отнимает от своего тела, чтобы отдать ее в дар, и которая может оказаться его смертью, если он дарит ее сам себе, — эта частица заключает в себе весь секрет символического обмена, по­скольку ее дарят, принимают и отдают, а значит она неприступна для господствующего способа обмена, неподчинима его закону и смер­тельна для него; собственно, это его единственный противник, которо­го ему приходится изничтожать.

FUNERAL HOMES И КАТАКОМБЫ

«Бывает, что от упорного мытья и стирки, драения и вытирания, чистки и перечистки, полировки и шлифов­ки вся грязь переходит с вещей на людей».

Виктор Гюго

Вот так и смерть — когда ее упорно смывают и стирают, отдра­ивают и отчищают, отрицают и заклинают, то она, бывает, распростра­няется на все в жизни. Наша культура сплошь гигиенична — она стремится очистить жизнь от смерти. Именно против смерти действу­ют наши моющие вещества при любой стирке. Любой ценой стерили­зовать смерть, пластифицировать и заморозить ее, поместить в защит­ную оболочку, подкрасить и «оформить», преследуя ее столь же оже­сточенно, как грязь, секс или бактериологические и радиоактивные отходы. Косметика смерти: слова Гюго вызывают в памяти амери­канские funeral homes, где покойника сразу же забирают прочь от жи­вых и от их скорби, чтобы «оформить» его по всем правилам между­народного дизайна, стэндинга, смайлинга и маркетинга.

Тревожнее всего не то, что мертвецу наводят красоту и прида­ют ему зрелищный вид. Такое делалось всегда во всех обществах. Общество всегда старалось перебороть отвратительность естествен­ной смерти, социальную отвратительность разложения, лишающего тело всех его знаков, всякой способности к социальной сигнификации и оставляющего от пего голую субстанцию — а тем самым и вверга­ющего всю группу в страх своего собственного символического раз­ложения. Покойника нужно украшать, покрывать искусственной обо­лочкой, чтобы избежать невыносимого столкновения с плотью, кото­рая предоставлена самой себе, перестала быть знаком. Голые кости скелета уже знаменуют возможность успокоения группы, заключая в себе силу маски и знака. Но до этого должен миновать отвратительный этап природно-биологического разложения, который нужно лю­бой ценой перебороть с помощью саркофагических («пожирающих плоть»), а по сути семиургических практик. Таким образом, любая танатопраксия, в том числе и в нашем обществе, анализируется как уси­лие обуздать внезапно обрушившуюся на покойника убыль знаков, не допустить, чтобы в его асоциальной плоти что-либо осталось ничего не значащим.