Символический обмен и смерть

- она более не нацелена по преимуществу на генитальную сек­суальность, получившую себе законное место в наших нравах. На нынешней, гораздо более тонкой и радикальной стадии репрессии и контроля, целью является самый уровень символического. Иными словами, репрессия, оставив позади вторичную половую организацию (генитальность и двуполую модель общества), обратилась на первич­ную (эрогенные отличия и амбивалентность, отношение субъекта к своей неполноте, на чем и основана сама возможность всякого симво­лического обмена)1;

1 Следует ясно понимать, что «раскрепощение» и «революция» тела ра­зыгрываются главным образом на уровне вторичной половой организации, то есть на уровне двуполой рационализации пола. То есть они отстают на фазу, дей­ствуя там, где прежде действовало пуританское вытеснение, а потому бессильны против новейшей репрессии, действующей на уровне символического. Такая ре­волюция «отстает на одну войну» от способа репрессии. Или, лучше сказать (и хуже для нас), фундаментальная репрессия незаметно проходит сквозь «сексуальную революцию», прогрессирует под ее же воздействием; эта революция час­то опасно сближается с этой «тихой» репрессией в духе управляемого нарцис­сизма, о котором говорилось выше.

214

- она осуществляется уже не во имя Отца, а как бы во имя Матери. Поскольку символический обмен основан на запрете инцеста, то всякое снятие (цензура, вытеснение, деструктурация) этого уровня символического обмена означает процесс ипцестуозной регрессии. Мы уже видели, что эротизация и фаллическая манипуляция тела ха­рактеризуются как фетишизация; а перверсивный фетишист опреде­ляется тем, что он так и не вышел из круга желания матери, сделав­шей из пего замену недостающего ей. Перверсивный субъект — жи­вой фаллос матери, и вся его работа сводится к тому, чтобы укрепляться в этом миражном представлении о себе, находя в нем ис­полнение своего желания, на деле же материнского желания (тогда как традиционная генитальная репрессия означает исполнение От­цовского слова). Как видим, здесь создается характерная ситуация инцеста: субъект перестает разделяться (больше не отделяется от своей фаллической идентичности) и разделять (больше не расстается ни с какой частью себя самого при отношениях символического обме­на) . Он всецело определяется самоидентификацией с фаллосом мате­ри. Тот же процесс, что и при инцесте: все остается в семье.

Так и вообще происходит сегодня с телом: хотя закон Отца и пуританская мораль в нем (более или менее) отменены, по отменены они по законам либидинальной экономики, характеризующейся деструктурацией символического и снятием запрета на инцест. Такая все­общая, распространяемая масс-медиатически модель исполнения жела­ния не лишена черт обсессии и тревоги, в отличие от пуританского невроза на истерической основе. Теперь тревога связана уже не с эдиповским запретом, а с ощущением, что даже «в лоне» удовлетворе­ния и многократного фаллического наслаждения, даже «в лоне» на­шего щедрого, терпимого, смягчающе-пермиссивного общества ты ос­таешься всего лишь живой игрушкой материнского желания. Эта тре­вога глубже, чем генитальная фрустрация, так как вызвана она устранением символического и обмена, ипцестуозным положением субъекта, когда ему недостает даже собственной неполноты; такая тревога сегодня повсеместно проявляется в обсессивной фобии — ощущении, что тобой манипулируют.