Сократ и афинская демократия

Сократ так вкраце передает то общественное мнение, что имело место в Афинах относительно философа: «Говорят, что существует некий Сократ, мудрый муж, который испытует и исследует все, что над землею, и все, что под землею, и выдает ложь за правду. А в комедии Аристофана какой-то Сократ болтается там в корзине, говоря, будто он гуляет по воздуху, и несет еще много разного вздору. И те, кто слышит все это, думают, что тот, кто исследует подобные вещи, тот и богов не признает. И проблема вся в том, что обвинителей этих было много и обвиняют они уже давно, и нелепее всего то, что и по имени-то их никак не узнаешь и не назовешь, разве что вот сочинителей комедий. А все те, кто были восстановлены против Сократа по зависти и злобе, или потому, что сами были восстановлены другими, те всего неудобнее, потому что никого из них нельзя привести в суд, ни опровергнуть, а просто приходится как бы сражаться с тенями, защищаться и опровергать, когда никто не возражает» [18].

Примечательно то, что в данном пассаже Сократ четко фиксирует, что он давно отдает себе отчет в том обширном общественном недовольстве, что сформировалось против него в Афинах, прекрасно понимает свою оппозиционность афинскому социальному большинству. И само это сократовское «недоброжелательство многих» показывает то, что философ прекрасно ощущает общий фон ведения процесса, прекрасно понимает подготовленность демократического общества, скорее в сторону осуждения нелояльного вольнодумца, нежели его оправдания.

Не стремясь воспроизводить в этой главе весь ход «дела Сократа» и отсылая к тем подробным биографиям, что имеются в российской историографии [19], еще раз выделим самые основные пункты, по которым велась судебная дискуссия.

В начале своей речи Сократ характеризует себя и говорит судьям о той своей оценке как мудреца, что прозвучала когда-то в ответ на запрос его друга Херефонта из уст пифии.

«А я, афиняне, – начал он, – прежде всего удивляюсь тому, на каком основании Мелет утверждает, будто я не признаю богов, признаваемых государством: что я приношу жертвы в общие праздники и на общих алтарях, это видели все, бывшие там в это время, да и сам Мелет мог это видеть, если бы хотел. Что касается новых божеств, то, как можно заключать о введении их мною на основании моих слов, что мне является голос бога, указывающий, что следует делать? Ведь и те, кто руководствуется криком птиц и случайными голосами людей, делают выводы, очевидно, на основании голосов. А гром? Неужели будет кто сомневаться, что он есть голос, или великое предвестие? Жрица на треножнике в Дельфах, разве не голосом также возвещает волю бога? Что бог знает наперед будущее и предвещает его, кому хочется, и об этом все говорят и думают так же, как я? Но они именуют тех, кто предвещает будущее птицами, случайными приметами, словами, предсказателями, а я называю это божественным голосом и думаю, что, называя так, употребляя выражение гораздо более близкое к истине и более благочестивое, чем те, которые приписывают птицам силу богов. Что я не лгу на бога, у меня есть еще такое доказательство: многим моим друзьям я сообщал советы и ни разу не оказался лжецом» [20].