|
Гладстон в речи, произнесенной в Лидсе, прямо заявил, что между Англиею и Ирландиею не может быть в этом отношении никакой параллели; а другой член кабинета, Фосетт, указал, в каком смысле должна происходить реформа поземельного законодательства в Англии: "есть одно правило, — сказал он, — которое мы не можем слишком упорно держать в своем уме; это именно то, что свобода составляет сущность либерализма. Если как либералы мы бросим взор на прошедшее, мы найдем, что величайшие наши политические победы были упрочены расширением свободы во всех направлениях. И как было в прошлом, так будет, я думаю, и в будущем. Возьмите, например, поземельный вопрос. Главная цель, к которой, как мне кажется, мы должны идти, есть большая свобода продавать, а следовательно и большая свобода покупать. Эта большая свобода может быть достигнута не только облегчением перехода земли из рук в руки, но и освобождением ее от множества стеснений, связанных с существующею системою субституций". При этом Фосетт настаивает на том, что правительство, стремясь к расширению поземельной собственности, не должно прибегать ни к каким искусственным мерам и еще менее связывать с этим какое-либо стеснение прав. "Если мы позаботимся о том, чтобы лишить поземельную собственность всяких несправедливых привилегий, — говорит он, — то мы не менее должны позаботиться о том, чтобы владение землею не приносило с собою каких-либо невыгод, которые не соединяются с другими видами собственности"[205]. Во всяком случае, когда вопрос идет о свободе собственности и об ее последствиях, то не на Англию и не на Ирландию следует указывать, ибо тут именно собственность не свободна. При установленном законами праве первородства, при всеобщем господстве субституций, наконец, при тех бесчисленных затруднениях, с которыми сопряжен всякий переход поземельной собственности в этих странах, о свободе ее говорить невозможно. Для примера надобно взять не Англию, а Францию, где эта система действует уже в продолжение целого столетия. Что же мы там видим? Вымогают ли землевладельцы у фермеров последнюю копейку, не оставляя им никакой прибыли? Ничуть не бывало. "Фермеру, — говорит Леруа-Болье, — досталась гораздо большая доля в увеличившемся земледельческом производстве, нежели землевладельцу. Не то чтобы собственно возрос размер процентов и барышей, которые он получает за свои издержки; но требования его и его семейства относительно удобств жизни необыкновенно возросли. Он считает действительною прибылью только то, что он может ежегодно откладывать, по вычете из дохода своего содержания и содержания своего хозяйства. Между тем он уже не довольствуется темным и узким жильем, редкою и бедною мебелью, умеренною и простою пищею, постоянною и суровою личною работою, к которым привыкли старые фермеры; ему нужна жизнь удобная, широкая, частью праздная, и на те расходы, которые она влечет за собою, он смотрит как на общие издержки, которые составляют его достояние, и которые он должен возвратить себе прежде всякой прибыли. Эти привычки сделались ныне общими в классе фермеров, и они поглощают собою весьма значительную часть увеличения валового дохода земель… Во многих местах удвоенная цена произведений не увеличила арендной платы даже на 10 или на 15 процентов, а в иных случаях она не помешала ей остаться неподвижною или даже понизиться"[206]. И во Франции в последние годы конкуренция Америки уменьшила доходность земледелия, но последствие этого переворота состояло не в том, что фермеры попали в руки землевладельцев, а в том, что землевладельцы гоняются за фермерами и не могут их добыть. — 306 —
|