"КИТАЙСКИЙ СИНДРОМ"Фундаментальная цель находится на уровне телевидения и информации. Так же, как уничтожение евреев потерялось за телевизионным событием "Холокоста", - холодные медиа просто заменили холодную систему уничтожения, которую, как полагали, должны были изгнать с их помощью, - так и "Китайский синдром" является замечательным примером верховенства телевизионного события над событием ядерной угрозы, которая, собственно, остается маловероятной и в определенной степени мнимой. Кроме того, фильм (невольно) демонстрирует следующее: в том, что телевидение оказывается там, где происходят события, нет случайного совпадения, все выглядит так, будто как раз бесцеремонное вторжение телевидения на электростанцию и приводит к неожиданному возникновению ядерного инцидента - потому что телевидение является как бы его антиципацией и моделью в повседневном мире: телерасщеплением реальности и реального мира, - потому что телевидение и информация, в целом, являются определенным видом катастрофы в формальном и топологическом смысле, как у Рене Тома: радикальным количественным изменением всей системы. Или, скорее, телевизионное и ядерное сходны по своей природе: за "горячими" и негэнтропийными концептами энергии и информации, они скрывают одинаковую силу апотропии холодных систем. Телевидение также является ядерным процессом цепной реакции, но процессом имплозивным: оно охлаждает и нейтрализует смысл и энергию событий. Ядерное же скрывает за предполагаемым риском эксплозии, то есть процессом горячей катастрофы, длительную холодную катастрофу всемирной системы апотропии. В конце фильма массовое вмешательство прессы и телевидения, второе по счету, снова провоцирует драму - убийство технического директора бойцами спецназа, - драму, призванную заменить несостоявшуюся ядерную катастрофу. Гомология ядерного и телевизионного прочитывается непосредственно в видеоряде: ничто так не похоже на центр наблюдения и дистанционного управления электростанцией, как телевизионные студии, и пульты управления ядерным процессом смешиваются в одном воображаемом с пультами управления в студиях записи и телевещания. Поэтому все проходит между этими двумя полюсами: другой центр, центр реактора, в общем, истинная суть дела, о котором мы ничего не знаем, этот центр похож на реальное, скрытое и неразборчивое и, в сущности, не имеет никакого значения в фильме (когда нам пытаются это подсказать через неизбежный характер катастрофы, в плане воображаемого это не проходит: драма разыгрывается на экране, и нигде больше). "Гаррисберг", "Уотергейт" и "Телесеть": такова трилогия "Китайского синдрома" - запутанная трилогия, в которой уже не разобрать, что является следствием или симптомом другого: является ли идеологический аргумент (эффект Уотергейта) лишь симптомом ядерного (эффект Гаррисберга) или информационной модели (эффект Телесети) – является ли реальное (Гаррисберг) лишь симптомом воображаемого (Телесеть и Китайский синдром), или же наоборот? Изумительная индифференциация, идеальное созвездие симуляции. Какое точное название - "Китайский синдром", ведь реверсивность симптомов и их конвергенция в том же самом процессе составляют именно то, что мы называем синдромом, - то, что он китайский, только добавляет ему поэтический и интеллектуальный привкус головоломки или супликации. Навязчивое объединение "Китайского синдрома" и Гаррисберга. Но настолько непроизвольно все это? Даже не устанавливая мистической связи между симуляцией и реальным, ясно, что "Синдром" все-таки имеет отношение к "реальному" инциденту в Гаррисберге, но не согласно причинной логике, а согласно отношениям заражения и скрытой аналогии, связывающим реальное с моделями и симулякрами: индуцированию в фильме ядерного через телевидение с тревожной очевидностью соответствует индуцирование через фильм ядерного инцидента в Гаррисберге. Странная прецессия фильма о реальном, самая удивительная из тех, которые нам было дано наблюдать: реальное детально соответствовало симулякру, включая приостановленный, незавершенный характер катастрофы, что является главным с точки зрения апотропии: реальное подстроилось под фильм, чтобы создать симуляцию катастрофы. Отсюда к тому, чтобы перевернуть нашу логику и увидеть в "Китайском синдроме" реальное событие, а в Гаррисберге - его симулякр, остается лишь один шаг, который необходимо сделать без лишних рассуждений. Ведь именно по этой логике ядерная реальность в фильме является результатом телевизионного эффекта, а "реальный" Гаррисберг - результат кинематографического эффекта "Китайского синдрома". Однако фильм также не оригинальный прототип Гаррисберга, одно не симулякр того, относительно чего другое могло бы быть реальным: мы имеем дело лишь с симулякрами, и Гаррисберг - это разновидность симулякра второго порядка. Цепная реакция, безусловно, имеет место, и мы, возможно, погибнем от нее, но эта цепная реакция никогда не была ядерной, это цепная реакция симулякров и симуляции, которые действительно поглощают всю энергию реального, но уже не в зрелищном ядерном взрыве, а в тайной и непрерывной имплозии, которая приобретает сегодня, пожалуй, более смертельный характер, чем все взрывы, которыми нас пугают. Ведь взрыв - это всегда обещание, он - наша надежда: заметьте, в какой мере и в фильме, и в Гаррисберге все заняты ожиданием того, чтобы все взлетело на воздух, чтобы разрушение стало явным и освободило нас от этой неописуемой паники, от этой паники апотропии, которую она распространяет в незримой форме ядерного. Пусть "сердце" реактора откроет, наконец, свою жаркую силу разрушения, пусть он укрепит нашу уверенность в наличии энергии, хоть бы и катастрофической, и вознаградит нас ее зрелищем. Ведь беда заключается в том, что не существует зрелища ядерного, зрелища ядерной энергии самой по себе (Хиросима уже в прошлом), и именно поэтому ее отрицают - ее полностью признали, если бы она выставляла себя напоказ, как предыдущие формы энергии. Парусия катастрофы - главная пища нашего мессианского либидо. Однако как раз этого больше никогда не произойдет. Больше никогда не будет энергии в ее зрелищно-патетичной форме - всего романтизма взрыва, в котором было столько обворожительности и который вместе с тем был романтизмом революции, - а будет только холодная энергия симулякра и его перегонка гомеопатическими дозами в холодные системы информации. О чем еще мечтают СМИ, как не о том, чтобы вызвать событие одним лишь своим присутствием? Все порицают это, однако втайне очарованы подобной возможностью. Такова логика симулякров, это уже не божественное предопределение, это прецессия моделей, однако она столь же неумолима. И именно поэтому события уже не имеют собственного смысла: не потому, что они малозначащие сами по себе, а потому, что им предшествовала модель, с которой их ход лишь совпадает. Было бы изумительно, если бы сценарий "Китайского синдрома" повторился в Фесенхайме во время экскурсии, организованной для журналистов компанией EDF (Electricite de France), если бы по этому случаю снова произошла катастрофа, связанная с магическим глазом, с провокационным присутствием СМИ. Увы, ничего подобного не произошло. А впрочем, произошло! – столь сильна логика симулякров: неделю спустя были обнаружены трещины в реакторе. Чудо процесса заражения, чудо аналогичных цепных реакций! Итак, главное в фильме - отнюдь не эффект Уотергейта в применении к персонажу Джейн Фонды, отнюдь не в телевидении, разоблачающем недостатки АЭС, а наоборот, в том, что действие телевидения подобно цепной реакции - оно двойник цепной ядерной реакции. Впрочем, в самом конце фильма - и здесь фильм безжалостен к собственной аргументации, - когда Джейн Фонда заставляет взорваться истину в прямом эфире (максимальный эффект Уотергейта) ее образ сливается с тем, что будет неуклонно следовать за ней и затмит ее на экране: с рекламным роликом. Эффект Телесети существенно превосходит эффект Уотергейта и загадочно растворяется в эффекте Гаррисберга, то есть не в ядерной угрозе, а в симуляции ядерной катастрофы. Поэтому эффективна симуляция, а отнюдь не реальное. Симуляция ядерной катастрофы является стратегической движущей силой этой обезличенной и всемирной кампании по апотропии: вышколить людей в духе идеологии и дисциплины абсолютной безопасности - вышколить их в духе метафизики расщепления и трещины. Для этого необходимо, чтобы трещина была фикцией. Реальная катастрофа задержала бы развитие событий, она была бы ретроградным инцидентом эксплозивного типа (ничего не меняя в порядке вещей: разве Хиросима хоть как-то задержала, замедлила общий процесс апотропии?). Реальный ядерный синтез был бы плохим аргументом и в фильме: он опустился бы до уровня фильма-катастрофы - слабого по определению, ведь все просто свелось бы к событию взрыва. "Китайский синдром", как таковой, берет свою силу в фильтрации катастрофы, в перегонке ядерного призрака через вездесущую телетрансляцию информации. Он учит нас (опять-таки невольно), что ядерная катастрофа не имеет места, не предназначена, чтобы произойти в реальности, также как атомное столкновение на заре "холодной войны". Равновесие страха основывается на вечном и тревожном ожидании ядерного столкновения. Атом и ядерное предназначены для распространения апотропии, мощь катастрофы, вместо бесполезного взрыва, должна рассеяться гомеопатическими, молекулярными дозами в бесконечных сетях информации. Именно в этом истинное заражение - не биологическое или радиоактивное, - в психологической деструктуризации посредством психологической стратегии катастрофы. Если хорошо присмотреться, то фильм вводит нас в эту психологическую стратегию и даже идет дальше, преподнося нам урок, диаметрально противоположный уроку Уотергейта: если вся стратегия сегодня заключается в психологическом терроре и в апотропии, которые связаны с тревожным ожиданием и вечной симуляцией катастрофы, то единственным способом как-то исправить сценарий, было бы заставить катастрофу произойти, произвести или воспроизвести реальную катастрофу. Ведь именно это время от времени удается Природе: в минуты своего вдохновения Бог посредством катаклизмов разрушает равновесие страха, в которой погружено человечество. В плане, более близком к нам: именно этим и занят терроризм, противопоставляя реальное, ощутимое насилие незримому насилию безопасности. Впрочем, именно в этом его неоднозначность. — 12 —
|