|
Поскольку мир сведен к единственному отношению пары, все вопросы непрерывно адресуются к Другому - к Другому во всей его целостности. Герой прикладывает безмерные, мучительные усилия, чтобы прочитать партнера, с которым он связан. Поскольку уста являются местом ложных знаков 103, читающий неизменно устремляет внимание на лицо: плоть как бы дает надежду на объективное значение. В лице особенно важны чело (как бы гладкое, обнаженное лицо, на котором ясно отпеча 103 Я одного ждала: чтоб здесь уста твои, Всегда твердившие, что нет конца любви. Что не придет для нас минута расставанья, Мне вечное теперь назначили изгнанье! ("Береника", IV, 5)(Пер. Н. Рыковой) Ужель ты думаешь, что, поступившись честью, Я, не любя ее, слова любви сказал... ("Баязид", III, 4) (Пер. Л. Цывьяна) 203 тывается полученное сообщение) 104 и, главное, глаза (истина в последней инстанции) 105. Но самый верный знак - это перехваченный знак (например, письмо): уверенность в собственном несчастье становится радостью, которая затопляет героя и наконец-то побуждает его действовать Расин называет это спокойствием 106. Таково, быть может, последнее состояние трагедийного парадокса: любая знаковая система здесь раздваивается, становясь одновременно объектом бесконечного доверия и объектом бесконечного подозрения. Здесь мы затрагиваем самую сердцевину дезорганизации: язык. Поведение расиновского героя - поведение по преимуществу словесное; но возникает и некое встречное движение: слово героя все время выдает себя за поведение, поэтому речь расиновского человека проникнута непосредственным порывом - она брошена нам в лицо (разумеется, я тщательно различаю язык и письмо). Если, например, переложить расиновскую речь в прозу, безо всякого внимания к интонационной драпировке, перед нами обнаружится бурное движение, состоящее из порывов, восклицаний, провокационных выпадов, контрударов, возмущений - короче, обнаружится язык в своей генетической основе, а не в зрелой форме. 104 Например: Он сможет наблюдать до самого конца, С каким челом снесу я взор его отца. ("Федра", III, 3) Вопреки всем разговорам об условности классицистического языка, я мало верю в склеротический характер образов, используемых этим языком. Напротив, я считаю, что специфика (и огромная красота) этого языка обусловлена двойственным характером классицистических метафор, которые являют собой одновременно понятие и объект, знак и образ. 105 Но даже если я заставлю лгать свой рот, Он правду все равно в моих глазах прочтет! ("Британии", II, 3) (Пер. Э. Линецкой) — 143 —
|