|
186 новский герой говорит с небом, - это всегда язык битвы, одинокой битвы; либо это ирония 68, либо препирательство 69, либо кощунство 70. Расиновский Бог существует в меру своей злонамеренности: он - людоед, наподобие самых архаичных божеств 71; его обычные атрибуты несправедливость, фрустрация 72, противоречие . Но Существо его - Злоба. Переворот. Здесь надо напомнить, что движущий принцип трагедийного зрелища тот же, что у всякой провиденциалистский метафизики: это принцип переворота. Перемена всех вещей в их противоположность - это одновременно и формула божьего промысла, и жанро 68 Вот справедливость их, всевидящих богов! ("Фиваида", III, 2) (Пер. А. Косс) 69 Оракул требует ее невинной крови? Кто толковал его? Калхас? Да разве внове, Что смысл пророчества бывает искажен? Кто мне поручится, что верно понят он? ("Ифигения", IV, 4) (Пер. И. Шафаренко и В. Шора) 70 Еврейский Бог, ты снова победитель! ("Гофолия", V, 6) (Пер. Ю. Корнеева) 71 Угодней небесам кровь одного героя, Чем кровь преступников, текущая рекою. ("Фиваида", III, 3) (Пер. А. Косс) Бросался всюду я навстречу верной смерти. За ней отправился я к скифским племенам, Что кровью пленников свой освящают храм. ("Андромаха", II, 2) (Пер. И. Шафаренко и В. Шора) Едва лишь возомню, что милость мне дана, Что небо наконец дарует нам прощенье, Как новые оно дарует мне мученья. ("Фиваида", III, 3) (Пер. А. Косс) 73 Вот справедливость их, всевидящих богов! Они доводят нас до грани преступленья, Велят свершить его и не дают прощенья! ("Фиваида", III, 2) (Пер. А. Косс) 187 образующий принцип трагедии 74. В самом деле, переворот основополагающая фигура всего расиновского театра, как на уровне отдельных ситуаций, так и на уровне пьесы в целом (например, "Есфири"). Мы сталкиваемся здесь с навязчивой идеей "двумерного мира": универсум состоит из чистых противоположностей, лишенных какого бы то ни было опосредования. Бог или низвергает, или возвышает - таков монотонный ход творения. Кажется, что Расин строит весь свой театр по этой форме (которая является в изначальном смысле слова перипетией) и лишь потом, задним числом, насыщает пьесу так называемой "психологией". Конечно, речь идет об очень древней теме: пленница, ставшая царицей, или тиран, лишившийся царства, древнейшие сюжеты; однако у Расина эта тема не превращается в "историю", она лишена эпической плотности; она существует у него именно как форма, как навязчивый образ, который может быть наполнен самым различным содержанием. Объект переворота - не часть, а целое: герою кажется, что все вокруг вовлечено в это непрекращающееся качание коромысла, весь мир дрожит и колеблется под бременем Судьбы, причем это давление Судьбы не есть какое-то формообразующее давление: Судьба давит на мир не для того, чтобы оттиснуть, отштамповать, отчеканить в бесформенном материале некую новую форму; наоборот, Судьба всегда устремляется на уже упорядоченную ситуацию, обладающую определенным смыслом, обликом (лицом) 75: переворот обрушивается на мир, уже сотворен — 132 —
|