|
– Правда? – Святая правда. Хочу вас простить. Попробую как-нибудь устроить свою жизнь иначе. – А если я отважусь пригласить тебя на свадьбу от своего… – И от ее имени, не правда ли? – Да, и от ее тоже. – Понимаю. Я приду умножить ваше счастье. Приду непременно. В день свадьбы Хоакин прислал Авелю в подарок пару великолепных пистолетов с богатой золотой насечкой. Прислал как художнику. – Он прислал их для того, чтобы ты мог пристрелить меня, когда я тебе надоем, – заметила Елена будущему своему супругу. – Что ты говоришь, Елена? – Кто разгадает его мысли! Он всю жизнь что-то замышляет… «В дни, которые последовали за днем, когда он сообщил о женитьбе, – записал в своей «Исповеди» Хоакин, – я себя чувствовал так, словно душа моя превратилась в лед. И лед сковывал сердце. Меня сжигали языки ледяного пламени. Я с трудом дышал. Ненависть, холодная ненависть к Елене и в особенности к Авелю каменила меня, холодная ненависть, корни которой обвивали мою душу. Она выросла во мне, эта ненависть, как злой плевел, и корни ее оплели мою душу. Но нет, даже не плевелом была она во мне: она вошла в мою душу, холодная и огромная, как айсберг, или, вернее, моя душа вмерзла в этот айсберг ненависти. И был тот айсберг настолько кристально чистым, что я видел все сквозь его жуткую прозрачность. Я полностью, например, сознавал, что по-своему они совершенно правы, в том смысле по крайней мере, в каком люди понимают свою правоту; я понимал, что никаких прав на нее не имел; что не позволено и невозможно силой расположить к себе женщину; что раз они любят друг друга, они должны пожениться. Но в то же время я очень хорошо ощущал, что это именно я их подвигнул не только на знакомство, но и на любовь; что именно презрение ко мне толкнуло их в объятия друг друга, что решение Елены во многом объяснялось желанием заставить меня пояриться и пострадать, вызвать во мне зависть, унизить меня до Авеля – до удивительного его эгоизма, который никогда не позволял ему взволноваться чужими страданиями. Непроизвольно п незаметно для самого себя он просто не отдавал себе отчета в том, что существовали другие люди. Все мы существовали для него в лучшем случае на правах модели. Он даже и ненавидеть-то не умел – настолько был полон самим собой. На свадьбе душу мою сжигала ненависть, сердце обратилось в лед, да и весь я был охвачен смертельным страхом в ожидании, что, услышав «да» новобрачных, лед расколется на тысячу кусков, сердце мое разорвется к я паду мертвым или сойду с ума. Я шел на свадьбу, как осужденный – на эшафот. И то, что там произошло со мной, было ужаснее самой смерти; нет, лучше, куда лучше было бы умереть! — 12 —
|