|
---------------------------------------- (21) Бог. Вестник, 1914, III, стр. 458. Примеч. (22) Цитирую по Аггееву (Ор. cit., VI, стр. 296). [447] Физический страх прошел, а духовный остался, – --------------------------------------- с тех пор я от веры и страха Господня отказаться уже не могу». Этот «страх Господень» был не чем иным, как возвратом к морали,. к морали уже мистической, всецело и до конца определяемой религиозным пониманием жизни. Однако, это торжество религиозного начала с самого начала было связано с {подозрительным} отношением к современной культуре. Любопытны слова Леонтьева по этому поводу: «после страстного обращения моего к личному Православию моя личная вера почему-то вдруг закончила мое политическое и художественное воспитание. Это и до сих пор удивляет меня и остается для меня таинственным и непонятным». Это был настоящий кризис в религиозном сознании, возврат к подлинной вере в Бога, возврат к морали мистической и решительный разрыв с системой секулярной культуры. Теперь, имея в виду этот религиозный перелом, нам легче будет понять идейную диалектику Леонтьева. 5. Ключ к этой идейной диалектике надо искать совсем не в историософских или политических взглядах Леонтьева, а в его антропологии, которая (в итоге его нового религиозного сознания) оказалась в решительной оппозиции к оптимистическому пониманию человека в секулярной идеологии, к вере в человека. Он не раз очень остро восстает против «антрополатрии», – «новой веры в земного человека и в земное человечество, – в идеальное, самостоятельное, автономическое достоинство лица... (Все это есть выражение) того индивидуализма, того обожания прав и достоинств человека, которое воцарилось в Европе с конца XVIII-го века» (23). «Европейская мысль теперь поклоняется человеку потому только, что он – человек» (24). Это восстание против абсолютирования человека в современной культуре попадает, конечно, в центральную точку секуляризма, который отвергает Церковь во имя самодостаточности человека. Для Леонтьева для такого возвеличения человека нет ни эмпирических, ни метафизических данных. В своей автобиографии он пишет (25): «если я смирился, то никак не потому, что я в свой собственный разум стал меньше верить, а вообще в человеческий разум». «Разлитие рационализма (другими словами, распространение больших против прежнего претензий на воображаемое понимание) приводит лишь к возбуждению разрушительных страстей» (26). «Наивный и покорный авторитетам человек – тут же пишет Леонтьев, – оказывается, при строгой поверке, — 394 —
|