Поздний эллинизм

в) Получив понятие мифологии, Шеллинг проводит очень твердо и убежденно ту точку зрения, что мифология есть подлинная материя искусства; и тут он, очевидно, уже прямо переходит к эстетике. "Мифология есть первичное условие и первичный материал для всякого искусства"{84}. "Мифология есть не что иное, как универсум в более торжественном одеянии, в своем абсолютном облике, истинный универсум в себе, образ жизни и полного чудес хаоса в божественном образотворчестве, который сам для себя в то же время есть материал и стихия поэзии. Она (мифология) есть мир и, так сказать, почва, на которой только и могут расцветать и произрастать произведения искусства. Только в пределах такого мира возможны устойчивые и определенные образы, через которые только и могут получить выражение вечные понятия. Произведениям искусства должна быть свойственна такая же, если не большая, реальность, чем творениям природы, образам, которые имеют такое же необходимое и вечное бытие, как людские поколения и растения, обладая одновременно индивидуальной и родовой жизнью и таким же бессмертием"{85}.

Однако, для того чтобы сопоставление Плотина и Шеллинга стало окончательно ясным, нужно еще сказать, что такое, по Шеллингу, гений и что такое у него фантазия. "...Вечное понятие человека в боге как непосредственная причина его [человеческого] продуцирования есть то, что называют гением, как бы genius, обитающее в человеке божественное"{86}.

"Мир богов не есть объект ни одного лишь рассудка, ни разума и должен постигаться единственно фантазией"{87}.

"Способность воображения в ее отношении к фантазии я определяю как то, в чем продукты искусства зачинаются и формируются, а фантазию - как то, что созерцает их извне, что их как бы извлекает из себя, а тем самым и изображает"{88}.

Только теперь мы можем дать окончательное сопоставление Плотина с Шеллингом указанного периода, то есть с учением Шеллинга о мифологии как о материи искусства. Что же касается формы искусства, то анализировать эту сторону философии искусства у Шеллинга мы не будем, поскольку под этой формой он попросту понимает факт существования отдельных искусств наряду с искусством вообще; а анализ так понимаемой формы искусства у Шеллинга не только завел бы нас слишком далеко, но, пожалуй, был бы мало продуктивен для сопоставления Плотина с Шеллингом.

Итак, мифология и у Плотина и у Шеллинга есть окончательное завершение универсума. И для ясности всей этой картины мы теперь должны сделать два следующих замечания.

Во-первых, и гений и фантазия имеют у Плотина слишком общее значение и не характеризуют собою специально эстетической области. Гений у Плотина вовсе не сводится только на творчество образов искусства. А что касается фантазии, то она у Плотина и вовсе отсутствует в смысле Шеллинга, поскольку мифология у Плотина вовсе не есть продукт человеческой фантазии, а есть само же объективное бытие, но только выраженное в законченной форме. Это не значит, что гений и фантазия у Шеллинга играют только субъективную роль и имеют для себя только субъективное назначение. Они являются только субъективным условием организации, выбора и отбора того, что вполне существует до них, без всякой их помощи, и является объективной реальностью. Для Плотина же гений и фантазия совсем не нужны, поскольку исповедуемая им объективная мифологическая реальность дается человеческому субъекту прямо и непосредственно, без всяких потуг гения и фантазии.