|
Этот образ многострадального путника восходит к одному из своих давних архетипов, а именно к гомеровскому Одиссею, не раз интерпретированному философской традицией, идущей от софистов и киников через стоицизм к неоплатонизму и нашедшей свое завершение в неоплатонической идее странствующей по миру души{78}. Знаменитая гомеровская экзегеза Порфирия, трактат "О пещере нимф", завершается образом Одиссея-странника, который "освобождается от чувственной жизни... то борясь со страстями, то завораживая и обманывая их и всячески изменяясь сообразно с ними, чтобы, отбросив рубище, низвергнуть страсти, не избавляясь попросту от страданий" (Porph. De antro nymph. 35 Тахо-Годи). Странствующая душа в гимнах Прокла ищет спасения у Афины, открывающей перед ней врата мудрости. Одиссей в трактате Порфирия тоже находит прибежище у Афины, усевшись под ее священной маслиной вблизи пещеры нимф. И здесь Одиссей "отсекает все страстные и злые помыслы души" после странствий по миру, а "морская же гладь, море и бури, по Платону, означают материальную субстанцию", как пишет Порфирий. Одиссей тем самым "проходит по порядку весь путь становления и восстанавливает себя в беспредельном вне моря и вне бурь" (34). Порфирий, как мы знаем, оперирует в своем трактате символами. Что касается гимнов Прокла, то и здесь перед нами не только художественный образ, но еще и образ, символически заостренный. Комментарии Прокла к "Тимею" в свою очередь изобилуют символическими толкованиями платоновского текста. Рассказ египетского жреца Солону - символ истинной жизни души (I 109, 1). Миф о Гелиадах - символ судьбы душ (114, 7); Нил - символ космической жизни (96, 27-28). Война Афин с Атлантами - символ космических оппозиций (130, 11; 205, 11). Миф о Гефесте - символ творческой активности в отношении чувственного мира (42, 27). Молния, уничтожающая Фаэтона, - символ демиурга (112, 10) и т.д. Однако среди множества подобных примеров мы не находим в комментариях Прокла столь целостной философско-художественной картины, осмысленной как глубочайший символ человеческой судьбы, которая поэтически живописуется в его гимнах. Здесь, в гимнах, на этой символической картине горестной судьбы человеческого рода и отдельного человека покоится отблеск какой-то личной заинтересованности философа-поэта, интимности, неясной тоски - тех чувств, что являют читателю особый жизненный философский и теургический опыт самого Прокла. Это личностное начало гимнов особенно заметно на структуре всего их ряда. Поэт возвращает гимн к его истокам, к древнему ритуалу молитвы, обращенной к высшему существу. Однако философские гимны Прокла - не только прославление божества, что требовало по традиции его пространной биографии, украшенной великими подвигами и чудесами, как, например, в знаменитых гомеровских гимнах. Гимническая поэзия философа - это призыв о помощи, горячая убежденность в действенности непосредственной беседы со своим высоким покровителем. Вот почему такое важное место занимают в гимнах мольбы поэта, причем - просьбы духовного плана и лишь изредка бытовые, в то время как в гомеровских гимнах эти просьбы ограничиваются несколькими заключительными строками с повсюду одинаковым набором обычных и доступных материальных благ. В этом смысле характерны следующие композиционные соотношения размеров каждого гимна и личных молений Прокла, значительно меняющих традиционную гимническую структуру. — 333 —
|