|
Что раздвоение может совершаться и в интеллектуальной сфере сновидца, что, следовательно, психофизический порог во время сновидения не уничтожается (хотя до некоторой степени и перемещается) и что к раздвоению во сне приводят нас только являющиеся к нам из области бессознательного и выносимые нами во вне представления, это вполне ясно доказывается многими сновидениями. Но прежде обратимся к бодрственной жизни. Существуют некоторые интеллектуальные процессы, преимущественно перед всеми прочими указывающие на то, что в основании нашего мышления лежат бессознательные акты, в сознание же вступает только готовый конечный результат его. Особенно это имеет место в настоящем художественном творчестве, вообще при всяком проявлении гения и до некоторой степени каждый раз, как является на свет то, что называется у нас неожиданной мыслью, а у французов un apercu. Приведу относящиеся сюда слова Гартмана, под которыми я могу подписаться, сделав оговорку, что под бессознательным разумею не то, что разумеет Гартман, не мировую субстанцию, но индивидуальную метафизическую основу я. "Если бы выбор производился сознанием, – говорит он, – то сознание должно бы было обладать способностью видеть выбираемое при внутреннем своем свете, на что, как известно, оно не способно, так как из мрака бессознательного выходит только уже выбранное. Значит, если бы сознанию все-таки пришлось выбирать, то оно бродило бы в абсолютном мраке и потому могло бы сделать не целесообразный выбор, а случайную находку... Справедливость этого взгляда доказывается ассоциацией идей, имеет она место при абстрактном мышлении или в процессе чувственного представления и художественного сочетания. Чтобы в этих случаях последовал успех, для этого из сокровищницы памяти должно свободно явиться в надлежащее время представление; а сделать так, чтобы являющееся представление было надлежащим, может только бессознательное; все же ухищрения ума и всякая с его стороны помощь могут только облегчить бессознательному его труд, но никогда не могут избавить его от него". "Простой и вместе подходящий пример, – продолжает Гартман, – представляет остроумие, занимающее середину между художественным творчеством и творчеством научным, так как последнее по большей части преследует художественную цель при помощи абстрактного материала. Всякая острая мысль называется на обычном языке неожиданной мыслью; конечно, ум может облегчить появление ее, упражнение в игре слов может живее запечатлеть в памяти материал и вообще укрепить память, на слова, а талант может сделать человека неистощимо остроумным; но, несмотря на все это, всякая неожиданная мысль, взятая в отдельности, есть дар свыше, и да будет известно даже записным острякам, что, если они пожелают выдавить из своей головы острое слово, то их талант сослужит им плохую службу, что тогда из их головы не выйдет ничего, кроме плоскости или заученного острого слова: ведь им известно очень хорошо, что для возбуждения остроумия бутылка вина представляет гораздо лучшее средство, чем умышленное напряжение ума".* — 62 —
|