Опыт о человеке

...С древнейших времен религия, в отличие от магии и кол­довства, адресовалась к родственным и дружественным су­ществам, которые могли подчас разгневаться на свой народ, но обычно были доброжелательны ко всем, за исключением врагов своих почитателей или отступников общины... Рели­гия в этом смысле вовсе не дитя страха, и различие между ней и первобытным ужасом перед неизвестными врагами — абсолютно и фундаментально как на самых ранних, так и на более поздних стадиях развития”24.

Похоронные обряды во всех концах света свидетельст­вуют об одном и том же. Страх смерти — несомненно, один из самых общих и глубоко укоренившихся инстинктов че­ловека. Первая реакция человека на мертвое тело, должно быть, заключалась в том, чтобы бросить его на произвол судьбы и в страхе бежать прочь. Но такая реакция встре­чается лишь в немногих исключительных случаях. Очень скоро она сменяется противоположной позицией — жела­нием удержать или вернуть дух умерших. Этнографический материал свидетельствует о борьбе между этими двумя по­буждениями. Но последнее обычно берет верх. Конечно, можно найти немало попыток воспрепятствовать духу мерт­вых вернуться домой: прах рассеивали за гробом, пока несли его в могилу, чтобы помешать духу мертвеца найти обратный путь; обычай закрывать глаза мертвецу можно объяснить как попытку ослепить труп, чтобы он не видел дороги, по которой его несут хоронить25. Однако в боль­шинстве случаев преобладала противоположная тенденция.' Всеми силами живые стремились удержать дух мертвых вблизи от себя. Нередко труп зарывали прямо в самом доме, где теперь должно было находиться его жилище. Духи умер­ших становились домашними богами: и жизнь, и благопо­лучие семьи зависели от их присутствия и расположения. Умерших родителей просили не покидать дома. “Мы всегда любили и холили вас, — говорится в цитируемом Тейлором песнопении, — мы так долго жили вместе под одной кры­шей. Не покидайте нас! Вернитесь в свой дом! Он прибран для вас, здесь и мы, всегда вас любившие. Вода и рис для вас давно готовы. Домой! Домой! Вернитесь к нам!”26.

Между мифологической и религиозной мыслью нет ко­ренного различия в этом отношении: та и другая порожда­ются одними и теми же явлениями человеческой жизни. В развитии человеческой культуры нельзя точно указать, где именно кончается миф и начинается религия. Вся история религии неразрывно связана с мифологическими элемента­ми, пронизана ими. С другой стороны, миф даже в его гру­бых и неразвитых формах содержит некоторые мотивы, ко­торые в чем-то предвосхищают высокие религиозные идеа­лы более позднего времени. Миф — это с самого начала потенциальная религия. От одной стадии к другой вел от­нюдь не внезапный кризис мысли и не переворот чувств. Анри Бергсон54* в книге “Les deux sources de la morale et de la religion”* попытался убедить нас, что существует не­примиримое противостояние между тем, что он называет “статической религией” и “динамической религией”. Пер­вая — результат социального давления, вторая основана на свободе. В динамической религии мы не подвергаемся дав­лению, но испытываем тяготение, которое разрушает все первичные социальные связи статической, условной и тра­диционной морали. К высшей форме религии — религии гу­манизма — мы не приходим постепенно, через стадии семьи и нации. “Мы должны, — говорит Бергсон, — одним прыж­ком перескочить эти стадии, как бы специально к этому и не стремясь, и наконец достичь ее, сразу же оставив поза­ди... Говорим ли мы на языке религии или на языке фило­софии, о любви или об уважении, при этом возникает — вне и над областью социального давления — другая мо­раль, другой тип долга... В то время как естественная не­обходимость — это давление или побуждающая сила, цель­ная и совершенная мораль воздействует как призыв. Вовсе не путем экспансии Я можно перейти от первой стадии ко второй... Когда мы сумеем рассеять призраки, чтобы до­браться до самой реальности... перед нами предстанут как два крайние полюса давление и стремление: первое тем со­вершеннее, чем безличное, чем ближе тем природным силам, которые мы называем привычкой или даже инстинк­том, второе — тем сильнее, чем очевиднее оно пробужда-