Новые идеи в философии

ны постижению: «Власть, говоря иными словами, не является словом или образом, она не тождественна иллюзии или фантасма­гории: она обладает подлинной субстанцией, она есть сама эта субстанция или основание этой субстанции» 4. Власть объективи­руется в определенных социокультурных формах, запечатлевается в языке. Эта тема подробно прорабатывается в постструктурализме Фуко, которого Леви и его последователи также избирают в учите­ля. Леви подчеркивает, что у Фуко «археология познания никогда не была чем-либо иным, как другим лицом генеалогии власти» 5. Теоретик постструктурализма видится Леви человеком, углубив­шим идеи Ницше на новом методологическом базисе, позволяю­щем проследить «генеалогию власти» в истории, выявить источ­ник все возрастающего отчуждения человека, подчиняющего его устремления стихии анонимной социальности. Поиск генеалогии современного кризисного состояния, его генетических корней ве­дется многими западными философами, отрицающими истори­ческую необходимость, в духе наследия Ницше. Но если «новые правые» принимают лейтмотив ницшеанской «генеалогии мора­ли», связанный с обличением иудео-христианской традиции и призывом превзойти ее в сверхчеловеческом порыве, который даст «воле к власти» новоязычески инспирированные политиче­ские формы, то «новые философы» выступают с осуждением «патологии власти» вообще — никакая власть, на их взгляд, не способна стать силой, ведущей человека к полному снятию вериг отчуждения. Генеалогия власти у Леви отнюдь не несет в финале нагрузки оправдания какого-либо идеала будущего, ей чужд опти­мизм неоязычества, взывающего к сверхчеловеку.

Отчаявшийся леворадикал, не верящий в устранение «патоло­гии власти», может стать консерватором, принимающим существу­ющее как наименьшее из зол, но при этом способен и сохранить пафос тотальной критики любых проявлений социальной жизни, говорить о необходимости либеральных по своему духу перемен. Своеобразный консервативно-либеральный синдром отличает твор­чество Леви: пережив «красный май» 1968 г., крах левого экстре­мизма последующего периода, он становится антирадикалом, но это отнюдь не означает принятия эскейпизма — ухода в «башню из слоновой кости», отречения от мира, а, напротив, предполагает гибкую реакцию на все происходящее в нем, оценку всех событий с точки зрения того, что они несут для судеб личностного разви­тия. Это позволяет понять и родство взглядов Леви с тональностью рассуждений представителей Франкфуртской школы и экзистен­циализма: он не принимает безмолвного поклонения необходимо­му злу — любым сложившимся социальным структурам, призыва­ет к постоянному стремлению обрести невозможную свободу. По­жалуй можно сказать, что пафос экзистенциального философство­вания устойчиво преобладает у Леви и других «новых филосо­фов»: сложившимся структурам, социокультурным формам про­тивостоит свободный человек, наделенный даром критической Рефлексии и способный всегда сказать «нет». Но только встает