|
Судья . Мы ведь имеем в виду сейчас не ресницы, а состояние души. Мать . Состояние души у нее было хорошее. У нас дома любят музыку. У сына абсолютный слух. Он исполняет Рахманинова, Десятую сонату Моцарта, Баха. И Лида неплохо играет… Судья . Чувство жалости есть у нее? Мать . Есть. У нас седьмой год живет кошка. Судья (к Лиде). Вы бы ударили кошку ногой? Лида . Нет! Судья . Вы бы кинули камень в птицу? Лида . Нет! Судья . А это же живая человеческая душа! Та, кого вы жестоко били. Понимаете? Живая душа. Мать . На нее повлияла толпа. Лида (как эхо). Толпа… Судья (Лиде). Когда вы играете Моцарта, вы ощущаете себя как личность? Вы чувствуете, что в вас живет что-то совершенно особенное, ваше, отличающее вас от миллионов людей? Лида . Кажется, чувствую… Судья . А в лесопарке чувствовали это? Лида . Кажется, не чувствовала. Судья . А сейчас вот, в эту минуту, вы ощущаете вашу непохожесть, ваше отличие от людей, сидящих в зале? Зал переполнен — родители, учителя, подруги, незнакомые люди. Лида молчит. Судья (неожиданно). Вы помните наизусть какие-нибудь стихи? Пушкина? Лермонтова? Лида . Помню Лермонтова. «Я не унижусь пред тобою…» Она начинает читать, и кажется, что это не судебное заседание, а экзамен — экзамен по литературе и за большим столом на высоких, торжественных стульях сидят не судьи, а экзаменационная комиссия. Когда Лида кончает читать, кажется, что в воздухе еще долго живет, не умолкая, строка о «цене души», а после того, как она замирает, становится непривычно тихо, и судья объявляет пятиминутный перерыв. Нелегкое это ремесло — судить несовершеннолетних! Судить почти детей! Судить тех, кто лишь начал жить, кто вызывает порой в сердце и чувство ужаса, и чувство жалости. Помимо истины данного события, которой надо добиться, чтобы точно установить степень вины и определить соразмерное ей наказание, тут должна быть раскрыта не менее существенная истина, да, да, конечно, о личности, как и в суде над взрослыми, но о личности, бурно развивающейся, становящейся уже в чем-то устрашающе определенной, а в чем-то обнадеживающе не-сложившейся. А самые великие минуты, когда судишь несовершеннолетних, — минуты понимания и надежды. Осипова хорошо чувствовала: эти минуты еще не наступили… Перед Медведевой-матерью судья допрашивала Медведева-отца, человека, хорошо известного в городе. Он был сух, строг и целеустремлен. Чувствовалось, что он борется. За что? За дочь? Или за честь семьи? И честь семьи — неплохая вещь, но должна иметь четкое место в иерархии ценностей. «Моя дочь, наша дочь, — четко, формулировочно говорил Медведев, — хорошая дочь. Первое, о чем она спросила, рассказав о том, что было в лесопарке: „Папа, что тебе за это будет?“ Она думала не о себе, а обо мне…» — 17 —
|