|
Что же касается сознания рода, то видеть в нем механический (пусть и очень сложный) агрегат индивидуальных сознаний было бы не просто ошибочным, но и не верным методологически. Вопрос состоит в том: признаем ли мы самостоятельное, то есть не обнимамое никаким индивидуальным сознанием, существование феноменов коллективного духа? Ответом на него должно быть простое указание на них. И таким ответом вполне может служить указание, скажем на господствующий в социуме художественный стиль: ни одно индивидуальное сознание не в состоянии не только выразить, то есть дать ему удобоприемлемое исчерпывающее определение, но и объять его. Впрочем, если быть строгим, то к проявлениям коллективного духа должна быть отнесена любая всеобщая категория, ибо до конца полное ее определение (а значит, и до конца полное ее осознание) составляет содержимое всех наших библиотек, заполнявшихся поколениями и поколениями мыслителей. Но если существуют феномены коллективного духа, необходимо встает вопрос и о его органе. Между тем у нас есть трудности даже с определением органа индивидуальной мысли. Ведь сегодня мало кто способен до конца поверить в то, что им является именно (и только) мозг. Это вульгарный материализм конца прошлого века утверждал, что мозг выделяет мысль, как печень желчь. Но современный диалектический материализм отрицает всякую возможность справедливости этого чудовищного примитивизма. Тем большие трудности возникают с определением органа родового сознания. Видеть в нем устройство, сложенное из дискретных человеческих мозгов, общающихся друг с другом при помощи знаковых систем, было бы не менее вульгарным и нелепым. Действительным органом родового сознания может быть в конечном счете только вся материя в целом. А это значит, что должен быть единый панкосмический его поток, и сам индивид только в силу и в меру своей материальности оказывается причастным к нему. Несколько огрубляя действительное соотношение между ними, можно сказать, что индивидуальное сознание представляет собой своеобразный терминал родового. Что‑то вроде дискретного нервного окончания некоторой единой нервной системы. Иначе говоря, в каждой своей точке, ограниченной кожным покровом отдельно существующего индивида, этот всеприродный поток надыиндивидуального духа принимает какие‑то свои случайные черты, от века присущие всему единичному… Ничто не обращается в ничто, – гласит старая, как мир, философская истина. Любое исчезновение любого феномена на поверку всегда оказывается лишь его переходом в какое‑то иное качественное состояние. Поэтому и там, где даже самый пристальный взгляд не в состоянии разглядеть продолжения единой цепи преобразований, мы все же не имеем методологического права предположить абсолютное ее завершение. Единственное, что мы обязаны сделать, – это констатировать все ту же ограниченность наших познавательных средств, временную нашу неспособность обнаружить за видимостью обрыва дальнейшую перспективу превращений вдруг теряющегося из вида начала. — 52 —
|