|
Богатство словесной сокровищницы языка, а также запас слов и умение с ним обращаться того или иного субъекта в значительной мере влияет на точность выражения мыслительных образов. Если, конечно, имеет место желание точно передать словами мыслительный образ. «Чем хуже владеешь языком, тем меньше можешь на нем соврать» (Кристиан Фридрих Геббель) – действительно, довольно часто богатство форм языка используется не для более точного выражения мысли, а для ускользания от окончательной формулировки, что искажает мыслительный образ или подменяет его чем‑то другим. По заявлению Талейрана, «Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли», и действительно, далеко не всегда человек искренне пытается отразить свой мыслительный образ. Нередко целью субъекта является скрыть свое непонимание явления, отсутствие четкого представления об обсуждаемом предмете или какая‑либо другая корыстная цель, мало имеющая общего с попыткой чистого выражения мыслительного образа. Подобная ситуация, часто встречающаяся в обсуждении философских и абстрактных предметов, является серьезным дополнительным ограничением языка как средства познания и описания мироздания. Кроме вышеуказанного препятствия, необходимо отметить и частое несоответствие в значении одних и тех же слов, которое придают им различные субъекты. «Можно объясняться с теми, кто говорит на другом языке, но не с теми, кто в те же слова вкладывает совсем другой смысл», весьма точно отмечал Жан Ростан. Уже не говоря о невозможности дать исчерпывающее определение какому‑либо предмету (в доказательстве чего весьма искусно практиковались все последователи Сократа – прося собеседника дать определение чего‑либо и находя что‑нибудь, что не входило в данное определение, разрушать его, доказывая невозможность дать какое‑либо определение какому бы то ни было понятию). Даже ограниченные определения разные люди соотносят с разными понятиями, и поэтому конструктивным образом достичь точной передачи мыслительного образа представляется невозможным. То есть страдает не только источник мысли ввиду своего несовершенства, но и слушатель, для которого данная мысль предназначалась, в силу ограниченной, а подчас ошибочной расшифровки передаваемой мысли. Но прежде чем обсуждать несовершенство словесного грамматического языка, необходимо установить, а так ли уж совершенен сам язык сознания, основывающийся на мысленных понятиях и образах. Несомненно, этот язык образов и понятий имеет своей первоосновой язык понятий и образов высших животных, в силу ряда причин находящий у них выражение в языке жестов, телодвижений и звуков, который мы не можем пока приравнивать к человеческому членораздельному языку. Предназначен ли этот язык сознания для глубинного постижения мироздания? Ведь у всякого феномена, развивающегося в процессе эволюции, есть определенная цель. Есть ли у человеческого сознания цель постижения мироздания? Ход эволюции известен. Если бы в течение сотен тысяч лет выживали особи, лучше постигающие мироздание как таковое и приближающиеся в своем понимании мира к истине более других, пожалуй, у человека сформировалось бы более приспособленное для постижения мироздания сознание. Однако естественный отбор не проходил в таком русле. Наоборот, особи, обладавшие более конкретным и ограниченным мышлением, лучше выживали, достигали лучших возможностей для оставления потомства, и если и был отбор по этому признаку, то уж никак не в направлении его усиления. Пожалуй, человечество пришло к настоящему моменту своего существования с аппаратом постижения мироздания, мало чем отличающимся от подобного аппарата у первобытного человека или даже животного. Не спас и созидательный процесс, или, как его определял Энгельс, «труд». Дело в том, что процесс созидания и процесс осознания созидаемого совсем не одно и то же. Недаром Анатоль Франс утверждал, что создать мир легче, чем понять его. — 126 —
|