|
то, что ему для этого надо будет углубиться в столь презираемую и отвергаемую им науку -- историю, а Кнехт поторопился дать ему все необходимые указания. После чего Фриц, со свойственным ему пылом и упорством, обычно проявляемыми, когда он занимался делом, не имевшим никакого касательства к нему самому, приступил к выполнению своей новой задачи. Он, этот неисправимый индивидуалист, получал своеобразное, жестокое удовольствие от этих занятий, которые давали ему возможность уколоть иерархию и бонз, указав им на их недостатки, на всю ненадежность их существования, или хотя бы поддразнить их. Иозеф Кнехт ни в какой мере не разделял этого удовольствия, так же какой мало верил в успех стараний своего друга. Он твердо решил сбросить с себя оковы своего теперешнего положения и освободиться для трудов, которые, он это чувствовал, ожидают его в другом месте, но ему было ясно, что он не сможет ни преодолеть разумными доводами сопротивления Коллегии, ни переложить часть предстоящих ему при этом хлопот на плечи Тегуляриуса. Но ему было важно уже то, что друг будет занят и внимание его отвлечено на то время, что Кнехту еще осталось жить рядом с ним. Рассказав об этом при ближайшей встрече Плинио Дезиньори, он добавил: -- Мой друг Тегуляриус теперь занят и вознагражден за все, что он, по его мнению, утратил с твоим появлением. Он почти избавился от своей ревности, а работа, направленная на мою защиту против наших коллег, доставляет ему истинное удовольствие, он даже до некоторой степени счастлив. Но не думай, Плинио, что я многого ожидаю от его помощи, если не считать той пользы, какую она приносит ему самому. Совершенно невероятно, невозможно предположить, что Верховная Коллегия дает ход моей просьбе; в лучшем случае я отделаюсь мягким — 130 —
|