Голос и феномен

Таким образом, то, что конституирует эффективность выраженного словами, физическое воплощение значения, тело речи, которое в своей идеальности принадлежит к эмпирически детерминированному языку, является если не внешним дискурсом, то, во всяком случае, чуждым при­роде выражения как такового, чуждым той чистой интен­ции, без которой не могло бы быть никакой речи. Весь слой эмпирической эффективности, т. е. всей фактической речи, таким образом, принадлежит указанию, которое оказывается еще более обширным, чем мы себе представ­ляли. Эффективность, все события дискурса, указательны не только потому, что они находятся в мире, но также и потому, что они сохраняют в себе что-то от природы без­вольной ассоциации.

Ибо если интенциональность никогда просто не оз­начала волю, то определенно может показаться, что на уровне выразительного опыта (предполагая его ограни­ченным) Гуссерль рассматривает интенциональное созна­ние и волевое сознание как синонимы. И если бы мы при­шли к мысли, — что он позволяет нам сделать в Идеях I, — что любой живой интенциональный опыт может в прин­ципе продолжаться в выразительном опыте, мы, возмож­но, заключили бы, что, несмотря на темы рецептивной или интуитивной интенциональности и пассивного генезиса, понятие интенциональности было перенято из традиции волюнтаристической метафизики, т. е., возможно, из ме­тафизики как таковой. Открытая телеология, которая уп­равляет всей трансцендентальной феноменологией, в сущ­ности, не была ничем другим, как трансцендентальным волюнтаризмом. Смысл хочет быть означенным; он вы­ражается только в значении, которое не является ничем иным, как желанием-сказать-себя, присущим присутствию смысла.

[51]

Это объясняет, почему все то, что ускользает от чис­той духовной интенции, чистого оживления Geist'oм, то есть волей, исключается из значения (bedeuten) и, таким образом, из выражения. То, что исключается, например выражения лица, жесты, все телесное и все мирское в сло­ве, это все видимое и пространственное как таковое. Как таковое — это значит постольку, поскольку они не пере­работаны Geist'oм, волей, Geistigkeit, которые, как в слове, так и в человеческом теле, трансформируют K?rper в Leib. Оппозиция между телом и душой не только находится в центре этой доктрины значения, она поддерживается ею; и всегда являясь глубинным обстоятельством философии, она зависит от интерпретации языка. Видимость и про­странственность как таковые могли бы только разрушить самоприсутвие воли и духовного оживления, которые от­крывают дискурс. Они буквально являются смертью это­го самоприсутствия. Поэтому: