|
Всякая жизнь грязна, как я уже говорил, и отдать предпочтение чистоте можно, только сознательно сузив жизнь рамками убийственной идеологии. Больничная палата не может служить моделью общества, она не может служить даже моделью жилой комнаты. Впрочем, зародыши живых организмов все равно проникают в стерильную чистоту палаты, и каждое новое их поколение отличается все более высокой резистентностью, что в конечном итоге приводит к гибели больных. Отсюда, на мой взгляд, напрашивается важный вывод, приложимый к сфере политики. Здоровье народа, как этническое, так и нравственное, зависит не от его чистоты, а от его способности абсорбировать посторонние включения и поддерживать между составляющими его элементами шаткое, но жизнеспособное равновесие (живое не может быть стабильным), наконец, худо-бедно справляться с возникающими между различными элементами конфликтами. Не придавая этой «биологической» метафоре большего, чем она заслуживает, значения (народ не организм, а человек – не зародыш), мы, тем не менее, можем на ее основе по-новому осмыслить феномен уральского озера – прозрачного и мертвого, как мечта инженера или тирана. В бывшей Югославии ходили разговоры об «этнической чистке» – что это, как не оправдание массовых казней и массовой депортации? И во Франции есть люди, мечтающие о чистоте страны, которая, на их взгляд, должна стать такой же стерильной, как описанное озеро, такой же, как это озеро, искусственной (Франция никогда не была чистой в этническом отношении) и так же обреченной на незапятнанную гибель. Хорошо бы эти люди хоть иногда вспоминали про уральское озеро с его чистой и прозрачной голубизной. Из всего сказанного напрашивается еще один вывод, теперь уже приложимый к сфере морали, и заключается он в том, что мы не должны терять бдительности под напором морали. Наконец-то мораль возвращается, радуются некоторые, как это хорошо! Я достаточно много сражался против нигилизма и слабоволия, чтобы не сознавать, чем они грозят. Но мораль – своего рода средство гигиены, она должна служить жизни, иначе неизбежно ее превращение в опасную манию. Именно здесь и пролегает водораздел между моралью и морализаторством, между порядочными людьми и сторонниками цензуры. И что такое нравственный порядок, как не стремление перевернуть эту систему с ног на голову, поставить жизнь на службу морали, т. е. именно такой морали, дабы изгнать из нее все нечистое. Это мечта безумца, это мечта о смерти. Если и существует душевная чистота, то она выражает нечто прямо противоположное. Это очень тонко подметила Симона Вейль: «Чистота есть способность созерцать нечистое». Скажу больше: это способность принимать нечистое, привыкать к нему и сосуществовать с ним. Так душа приемлет тело и одухотворяет его. Не ведая стыда, страха или презрения. — 538 —
|