|
Но что же это за ничто? По определению, ничто есть то, чего нет. Однако раз оно способно вызывать страх, значит, у нас должен иметься некоторый опыт столкновения с ничто. Что это за опыт? В каких формах он возможен? Что значит ощущение ничто? В каких реальных проявлениях мы с ним сталкиваемся? На мой взгляд, таких проявлений четыре: пустота, возможность, случайность, смерть. Пустота дана нам в опыте как ощущение головокружения. Когда нет никаких препон и барьеров, тело испытывает дурноту. Головокружение – своего рода физиологический страх (так же, как страх есть психологическое или метафизическое головокружение), но, несмотря на свой физиологизм, он воздействует и на душу. Вспомним Монтеня и Паскаля: «Даже если самый великий в мире философ окажется на слишком широкой доске, под которой разверзнута бездна…» Головокружение вызывает страх, и не зря мы его боимся. В горах, например, головокружение страшнее пропасти. Опытным проявлением возможности является свобода. Вот почему свобода страшит: она, как говорит Сартр, способна создавать то, чего нет, и разрушать то, что есть. «Страх, – пишет тот же Кьеркегор, – есть реальность свободы как возможность возможного»; он называет страх «головокружением от свободы». Быть свободным значит вырваться из тюрьмы реальной действительности, ибо свобода подразумевает возможность изменять реальность, но одновременно это значит вырваться и из тюрьмы собственного «я», ибо свобода подразумевает возможность выбора. В этой точке свобода, опосредствованная воображением, смыкается с небытием и даже прямо вытекает из небытия: «Реальность человека свободна, – говорит Сартр, – в той точной мере, в какой она предстает своим собственным ничто». Отсюда страх того, кто стремится к свободе («страх есть рефлекторная дрожь свободы перед свободой»), и недобросовестность того, кто от нее отрекается. На самом деле выбор у нас небольшой: или ничто, или ложь. Случайность – это своего рода реализовавшаяся возможность. Мы называем случайным то, чего могло бы и не быть. В этом смысле случайно бытие любого существа, и именно смутное ощущение этой случайности проявляется страхом, так, словно на внезапно ставшую очевидной хрупкость бытия ложится тень небытия. «В страхе, – подчеркивает Хайдеггер, – проявляется шаткость бытия как такового». Бытие словно бы утрачивает свою обязательность, свою полноту, свое оправдание. Почему вероятность того, что что-то есть, должна быть выше, чем вероятность того, что ничего нет? Ответа на этот вопрос не существует: бытие всякого существа случайно, всякое существо – лишнее, как позже скажет Сартр, всякое бытие абсурдно, как скажет Камю, и появление всякого существа – а почему оно появляется? и зачем? – есть лишь пятно на непроницаемом фоне небытия. Никакого другого бытия быть не может, вернее, мы не способны осмыслить его никак иначе. «В светлой ночи небытия нашего страха, – пишет Хайдеггер, – наконец-то возникает первобытное проявление бытия как такового; это значит, что есть бытие, а не ничто». Но ничто продолжает сквозить, по выражению Валери, отовсюду, во всяком случае, именно такое смутное ощущение внушает нам наш страх. — 463 —
|