|
По словам Лукреция, Эпикур «воздвиг преграду как желанию, так и страху». Это справедливо в том смысле, что чрезмерность обрекает людей на несчастье, неудовлетворенность, тревожность и насилие. Люди все время хотят иметь все больше – разве они способны удовлетвориться чем бы то ни было? Они хотят всего – как им понять, что необходимо делиться и довольствоваться тем, что имеешь? Мудрец, по Эпикуру, это прежде всего человек умеренности. Он умеет ограничить свои желания действительно доступными удовольствиями – такими, которые способны сделать его довольным, такими, которые несут в себе собственную меру, как телесные удовольствия (если они естественны и необходимы), или такими, которым не угрожает никакая чрезмерность (удовольствия, получаемые от дружбы или занятий философией). Последнее утверждение может быть оспорено. Разве изобретение собственной философской системы, предлагаемое Эпикуром, и претензия объявить миру истину обо всем на свете не являются нарушением чувства меры? Возможно, что и являются. Гораздо больше умеренности и мудрости демонстрирует в этом отношении Монтень. Наверное, поэтому он сегодня более актуален. Все системы мертвы, ложны и обречены забвению. Чрезмерность – скоропортящийся продукт, даже в рамках философского учения. А в искусстве? Это зависит от вкуса. Кто-то предпочитает Рабле, кто-то – Монтеня. Но даже прекрасная чрезмерность, такая, какую мы встречаем у Рабле или Шекспира, сохраняет художественную ценность только благодаря чувству меры, которому подчинена. «Все, что относится к области искусства, – говорит Платон, – каким-то образом причастно к измерению» («Политик», 285а). Не бывает бесконечных книг, бесконечных картин и бесконечных скульптур. А бесконечная музыка? Да, ее можно сочинить и исполнить, например с помощью компьютера, но слушать ее никто не будет. Наслаждаться ею никто не будет. Человек не Бог, а человечность не отделима от чувства меры. Об этом напоминает нам Камю в своих рассуждениях об «утрате современностью чувства меры»: «Любая мысль и любой поступок, переходя за какую-то грань, становятся отрицанием самих себя; мера вещей и мера человека существует» («Бунтующий человек», V). Именно об этой мере почти всегда забывают революционеры, что и приводит их либо к терроризму (пока они находятся в оппозиции), либо к тоталитаризму (когда они приходят к власти). Маркс был романтиком. Революционеры вообще почти всегда романтики. Именно поэтому они так опасны и так нравятся людям. Ведь чрезмерность соблазнительна, она приводит в трепет и очаровывает. Мера внушает скуку. Во всяком случае, таков романтический предрассудок, питаемый новейшим временем. Его необходимо понять, чтобы преодолеть. «Что бы мы ни делали, – продолжает Камю, – безмерность постоянно сохранит свое место в сердце человека наряду с одиночеством. Все мы носим в себе свои злодейства, бесчинства и кару за них. Но наша задача не в том, чтобы, спустив с цепи, выпустить их в мир, а в том, чтобы победить их в самих себе и в других». Что мы можем противопоставить варварству? Осторожность в поступках, обдуманность и определенность действий – одним словом, меру, но в союзе с решимостью. — 236 —
|