|
Форма сострадания, но не столько добродетель, сколько чувство (сострадание является одновременно тем и другим), содержащее некий трудноуловимый элемент снисходительности, вызывающий раздражение. Противостоит почтительности. Жалость это сострадание, проявляемое (по крайней мере, с точки зрения жалеющего) сверху вниз. Желание (D?sir)Потенциальная способность наслаждаться или действовать. Не следует смешивать желание с нуждой, которая отнюдь не является крахом, пределом или неосуществимостью желания. Желание как таковое не нуждается ни в чем (нужду вызывает не способность, а неспособность к чему-либо). Разве для того, чтобы проголодаться, обязательно испытывать нужду, т. е. невозможность получить пропитание? Это означало бы смешение голода, который представляет собой страдание, и аппетита, который является силой и одновременно удовольствием. Разве для любовного желания обязательно длительное воздержание? Это означало бы смешение фрустрации, т. е. несчастья, и потенции к любви, т. е. счастья и везения. Вопреки утверждению Платона, желание – не ощущение нехватки чего-либо («Пир», 200), но потенция – способность к наслаждению и потенциальное наслаждение. Его актуализацией является удовольствие; его судьбой – смерть. Желание – это живущая в каждом из нас движущая сила; наша способность существовать, как говорит Спиноза, чувствовать и действовать. Принцип удовольствия, если верить Фрейду, вытекает из его определения. Как пишет Аристотель, к желанию относятся влечение, храбрость и воля. Следует добавить сюда же любовь и надежду. Действительно, как поясняется в трактате «О душе», желание (стремление) представляет собой нашу единую движущую силу: «Ум же, совершенно очевидно, не движет без стремления», тогда как желание «движет иногда вопреки размышлению» («О душе», книга II, глава 3 и книга III, глава 10). Впрочем, разве не очевидно, что нами движут любовь и надежда? Следовательно, движущее едино – это способность стремления как таковая, поскольку мы желаем быть своим «собственным движителем» (там же, книга III, глава 10). Спиноза, определявший желание как «осознанное влечение» (из чего следует, что бывают и неосознанные влечения), подчеркивал недостаточность этого определения: «Будет ли человек сознавать свое влечение или нет, влечение остается все тем же» («Этика», часть III, теорема 9, схолия и «Определение аффектов», 1, Объяснение). Поэтому подлинное определение, в равной мере относящееся и к желанию, и к влечению, будет звучать следующим образом: «Желание есть самая сущность человека, поскольку она представляется определенной к какому-либо действию каким-либо данным ее состоянием» (там же). Это воплощенная в человеке форма conatus ’a (стремления к самосохранению), а тем самым – принцип всяких его усилий, побуждений, влечений и хотений, которые «бывают различны сообразно с различными состояниями человека и нередко до того противоположны друг другу, что человек влечется в разные стороны и не знает, куда обратиться» (там же). Спиноза также понимает желание как единственную движущую силу – это та сила, которую мы являем собой или результатом которой являемся, которая пронизывает, составляет и одухотворяет нас. Желание – не акциденция и не одна из наших способностей. Это само наше бытие, рассматриваемое в его «способности к действию», иначе говоря, «в силе его существования» (agendi potentia sive existendi vis ; часть III, Общее определение аффектов). Что из этого вытекает? Что стремление к уничтожению желания абсурдно или смертоносно. Мы можем лишь трансформировать, направлять, а иногда – сублимировать свое желание, и именно такую цель преследует воспитание. Такова же, в частности, и задача этики. Речь идет о том, чтобы чуть меньше желать того, чего нет, или того, что от нас не зависит, и немного больше – того, что есть, или того, что зависит от нас, иными словами, чуть меньше надеяться и чуть больше любить и действовать. Этот путь ведет к освобождению желания от угрожающего ему небытия и к возможности раскрытия реальной действительности, частью которой оно является. — 142 —
|