|
Нет, как кажется, дело вовсе не в борьбе за место, за очередь подхода к семейной кормушке, просто кошка как‑то по‑своему ранжировала всех домочадцев, и каждому в зависимости от этой оценки, от нее досталось свое: мне – ее почтительность и уважение, сыну – ущемленная его равнодушием какая‑то робкая застенчивая «девичья» ревность, моей жене – беззаветная любовь. О, это была не просто любовь, но любовь пламенная, с какими‑то «африканскими» взрывами страстей. Нужно было видеть, как они встречались после дневной разлуки! Моя жена, не снимая пальто, первым делом хватала кошку; она брала ее подмышки и та безвольно обвисала у нее на руках. Выражение какого‑то счастливого ужаса появлялось у этого замирающего от восторга пушистого комочка. Кошка прижмуривала глаза и смешно втягивала куда‑то внутрь себя свою собственную мордочку; она хорошо знала, что сейчас обалдевшая от долгой разлуки хозяйка будет целовать ее прямо в нос, и эти нецивилизованные формы выражения человеческих чувств она не приняла бы, наверное, ни от кого. По правде сказать, она предпочитала жесткую одежную щетку, с которой впервые ее познакомил я. Видно, та чем‑то напоминала шершавый язычок матери, вылизывавшей ее в первые дни, и, едва заслышав звук чистящихся одежд, она всякий раз стремительно с каким‑то сладостным постаныванием неслась ко мне и толкалась своей полосатой мордочкой прямо под этот нехитрый прибор. Впрочем, от своей обожаемой хозяйки она была готова перенести еще и не такое. (Однажды моя питомица где‑то подхватила клещей; процедура смазывания внутренности ушных раковин какой‑то дрянью весьма неприятна и болезненна для любой кошки, но у нее на коленях она стоически переносила это наказание чуть ли не месяц.) Взаимные излияния чувств продолжаются долго. Общаются между собой они на какой‑то сумбурной человечье‑кошачьей интерлингве, в отдельных лексических единицах которой не разобраться, наверное, никому (говоря по‑русски, несут они обе – невесть что), но общий смысл произносимого ими тем не менее улавливается довольно легко и отчетливо. В штормовом выплеске страсти они нетерпеливо перебивают друг друга и в то же время создают какой‑то поразительно согласный контрапункт, лейтмотив которого сводится к чему‑то вроде: «Ты (нет, – ты! ты!!) на свете всех милее!!!»; но уже через короткое время этот гармонический консонанс начинает перемежаться столь же согласной темой упрека: «О, как я страдала!» – говорит, нет, не говорит – кричит перебиваемый какими‑то громкими музыкальными всхлипами кошкин треск, и ему вторит что‑то подобное же мелодичное мурлыканье моей жены… — 40 —
|