|
Нет, здесь вовсе не ожидание чуда или какой‑то случайной ошибки – ни один профессионал никогда не станет выстраивать свою стратегию на чужом «зевке», а отказать кошке в профессионализме еще никому не приходило в голову. В действительности она все это время внимательно вслушивается во все, что происходит там, за пеленой видимого. При этом ее воображение волнуют не только легкие шорохи, которые сопровождают суетные отправления чужой повседневности, но и звуки чужой «речи»; она пытается постичь и тайный их смысл, и их грамматику. Впрочем, нет, «вслушивается» – это совсем не то слово, которое подходит для обозначения происходящего. Сейчас она дышит, она живет этими не заглушаемыми бытом человеческого жилища звуками; и это сопереживание чему‑то незримому, конечно же, не может не передаваться на ту сторону лаза. Вследствие этого какой‑то мистический резонанс душ возникает между ней и уже назначенной к закланию мышью. Род неподдающегося чувственному распознанию тяготения вдруг пронизает разделяющее их пространство, и, благодаря ему, обе они на какое‑то время становятся чем‑то вроде разъятых частей обязанного вернуть утраченную целостность организма. Поддаваясь именно его гипнотическому давлению, повинуясь неслышному, но вместе с тем неодолимому зову какой‑то властной неведомой стихии, мышь и покидает свое убежище. Нет, ею движет вовсе не трагическая утрата бдительности – нечто более фундаментальное и завораживающее явственно обнаруживается здесь. Что‑то от того экстатического состояния, которое воспламеняет душу восходящего на алтарь язычника, может быть распознано в ее действиях; как ужас и восторг одновременно охватывают того, так нечто подобное, чему, вероятно, нет даже должного имени, овладевает и ею. Говорят, что некое высшее внечувственное единение и согласие возникает между тем, кто избран для жертвенного приношения, и жрецом, которому надлежит вершить старинный обряд закалания. Вот так и наша героиня в эти минуты менее всего может быть обвинена в банальном убийстве ради удовлетворения низменных настояний своей плоти. Здесь ничто иное, как древняя мистерия духа, ибо на самом деле она правит вырастающий из глубины миллиардолетий ритуал вечного самообновления Жизни, когда‑то заведенный на Земле самою Природой… Именно добросовестность во всем, что делается ею, и это ее стремление познать, больше того, всем сердцем полюбить даже свою будущую добычу и открывают перед ней не только двери нашего дома, но в конечном счете и наши сердца… — 122 —
|