|
При таком положении дел будут и ситуации, и смысл истории, и историческая истина, что образует три способа сказать одно и то же. Действительно, если я в состоянии стать рабочим или буржуа по какой-то абсолютной инициативе, если вообще ничто не нуждается в свободе, то история не заключала бы в себе никакой структуры, в ней не прорисовывалось бы никакое событие, все могло бы случиться из всего. Не было бы Британской Империи, относительно устойчивой исторической формы, которой можно дать имя, за которой можно 565 признать определенные вероятные характеристики. В истории не было бы социального движения, образованного революционными ситуациями, или периодов затишья. Социальный взрыв был бы возможен в любую минуту, у нас были бы все основания ждать, что деспот станет анархистом. История не двигалась бы с места; рассматривая даже краткий отрезок времени, невозможно было бы сказать, какие события привели к такому результату. Государственный муж всегда бы выглядел авантюристом, то есть приписывал бы себе все события, придавая им смысл, которого они не имели. Но ведь если и верно, что история не способна что бы то ни было завершить без сознаний, которые ее подхватывают и тем самым определяют, если, следовательно, невозможно ее от нас оторвать, представив чуждой силой, играющей нами в своих целях, то мы, как раз потому, что она всегда проживается, не можем не признать за ней хотя бы фрагментарного смысла. Что-то всегда вызревает втуне, возможно, но тем не менее удовлетворяя какие-то потребности настоящего. Ничего не поделаешь, если в 1789 г. во Франции "сверхклассовая" военная власть появилась на линии революционного спада, если требовался "актер" на роль диктатора. Мы судим об этом на основе проекта Бонапарта, о котором нам известно по его реализации. Но еще до Бонапарта такой проект вынашивали Дюмурьез, Кюстин и многие другие; следует отдавать себе отчет в этом совпадении. То, что называют смыслом событий, - это не идея, которая их порождает, и не их случайный результат. Это конкретный проект будущего, который разрабатывается в социальном существовании и в модальности "On" до всякого личностного решения. В той точке истории, которой достигло классовое движение в 1799 году, когда Революция уже не могла ни продолжаться, ни сойти на нет, с оговоркой, что свобода остается за индивидами, каждый человек через это функциональное и всеобщее существование, делавшего его субъектом исторического действия, стремился к тому, чтобы довольствоваться обретенным. Было бы исторической ошибкой предложить людям в этот момент возобновление методов революционного правления или возвращение к тому состоянию общества, которое существовало до 1789 года, - не потому, что есть какая-то историческая истина, независимая от наших всегда свободных проектов и оценок, но потому, что существует среднестатистическое значение этих проектов. Это значит, что мы придаем истории смысл, но и она нам его предлагает. — 378 —
|