|
1 Разумеется, следует разделить аутентичную речь, которая дает первые формулировки, и вторичное выражение - речь на основе речи, которая образует основную часть эмпирического языка. Только первая речь тождественна мысли. 2 Опять-таки, то, что мы сейчас говорим, относится только к первоначальной речи - к речи ребенка, который произносит первое слово, влюбленного, который раскрывает свое чувство, к речи "первого человека, который заговорил", или к речам писателя и философа, которые будят исконный опыт по сю сторону традиций. 234 или иной философии, если его понять, придает текстам философа ценность адекватных знаков. Стало быть, существует подхватывание мысли другого с опорой на речь, рефлексия в другом, способность мыслить согласно другому,1 обогащающая наши собственные мысли. В таком случае необходимо, чтобы смысл слов вводился в конечном счете самими словами, или, точнее, чтобы их концептуальное значение формировалось посредством изъятия из значения жестуального, которое в свою очередь имманентно речи. И как в другой стране я начинаю понимать смысл слов в соответствии с их местом в каком-то контексте действия, принимая участие в общей жизни, так же еще малопонятный философский текст открывает мне по меньшей мере некоторый "стиль", будь то стиль Спинозы, критический или феноменологический стиль, который является первым наброском смысла этого текста; я начинаю понимать ту или иную философию, проникая в образ существования этой мысли, восстанавливая интонацию философа, его манеру изъясняться. Всякий язык в итоге учит сам себя и вкладывает свой смысл в сознание слушателя. Музыка или живопись, которые поначалу не находят понимания, в конце концов, - если они действительно что-то говорят, - сами создают себе публику, источая, так сказать, свое значение сами. В случае прозы или поэзии могущество речи менее заметно, так как нам кажется, что вместе с общепринятым смыслом слов мы уже обладаем внутри себя средством для понимания любого текста, в то время как палитры цветов или необработанных звуков отдельных инструментов, какими нам дает их естественное восприятие, недостаточно для образования смысла музыки или смысла живописи. Но смысл литературного произведения, собственно говоря, не столько строится из общепринятого смысла слов, сколько способствует его изменению. Стало быть, есть некое мышление в речи - либо у того, кто слушает или читает, либо у того, кто говорит или пишет, - о котором и не подозревает интеллектуализм. — 160 —
|