|
Прежде чем перейти к дальнейшему, мы не хотели бы отрывать читателя от подлинного текста Аристотеля и заслонять этот текст только одними своими интерпретациями. Мы уже по одному тому можем говорить о наглядности эйдоса у Аристотеля, что у него немало таких текстов, в которых эйдос так и понимается просто как чувственная форма предмета тоже чувственного. Это вполне дает нам право на использование данного аристотелевского понятия в качестве принципа наглядности и самоочевидности. Вот эти тексты с чисто чувственным значением эйдоса: Ethic. Nic. X 5, 1167 а 5; Histor anim. II 14, 505 b 13; Part. anim. III 4, 665 b 8. Далее, когда греческое слово "эйдос" переводят по-русски как "вид", то всегда можно наблюдать тенденцию трактовать этот "вид" только формально-логически и механически: есть родовое понятие человека, а вот есть отдельный человек Иван, который является "видом" родового понятия человека. То, что Аристотель понимает свой "эйдос" часто действительно как вид в отношении того или иного родового понятия, это общеизвестно, и приводить здесь соответствующие тексты из Аристотеля не стоит. Однако при этом забывают, что отношение между родом и видом понимается у Аристотеля большей частью смысловым образом. Ива" есть подлежащее для какого-нибудь высказывания о нем, а "человек" является у Аристотеля не просто родовым понятием в каком-то обобщенно-количественном смысле, но является определенного рода сказуемым, то есть тем, что осмысливает нашу видовую единичность в определенном направлении. Род, по Аристотелю, вовсе не посторонен виду. Он его осмысливает, так что вид не просто оказывается подчиненным роду, но он подчинен ему осмысленно, и от этого подчинения роду он впервые и получает свой подлинный смысл. Кто хочет b этом разобраться, пусть проштудирует хотя бы третью и пятую главы "Категорий". У Аристотеля дело доходит до того, что термины "род" и "вид (эйдос)" он употребляет иной раз совершенно смешанно (как, напр., Part. anim. IV 5, 679 b 15; Histor. anim. V 31, 577 а 4). О конкретном присутствии рода в виде Аристотель говорит не раз, да это и вообще один из существеннейших признаков его философии, особенно когда он борется с Платоном, но повсеместное присутствие рода в его виде есть не что иное, как определенным образом наличное в них их осмысление (ср., напр., Met. III 3, 999 а 1-7). Поэтому только ради избежания терминологической неустойчивости у Аристотеля мы выше употребили выражение "смысловой эйдос", или, как можно было бы сказать, "родовым образом осмысленный эйдос". На самом же деле никакого другого эйдоса Аристотель даже и не знает, потому что даже формально-логическое понятие вида возникает у него вовсе не как механистический продукт родового понятия, но как результат определенного осмысления через подведения под род. Дело у Аристотеля доходит до того, что он понимает платоновские идеи как эйдосы. Об этом можно было бы привести массу текстов (напр., Met. III 2, 997 b 2; XIII 4, 1078 b 31 и ми. др.). Но это - наилучшее доказательство того, что свой эйдос Аристотель, во всяком случае, понимает если не вещественно, то осмысленно-вещественно. Эйдос у него всегда смысловой. — 633 —
|