|
В этом своего рода первом философско-религиозном консилиуме происходящей революции голос Валерьяна Муравьева не затерялся. В коллективный диагноз национального недуга, который ставила здесь блестящая когорта имен, он внес свои уточнения и оттенки, в которых уже чувствуется вдохновляющее веяние идей Н. Ф. Федорова. В статье «Рев племени» прозвучала прежде всего критика безответственного теоретизма, односторонней «умственности», которыми страдала русская интеллигенция, оторвавшаяся от цельного религиозно-соборного мировоззрения (его автор усматривает в древней, до-петровской Руси), от органического восчувствия связи времен и поколений; увлекшись «ложным маревом» социалистически-атеистических западных идей, она принесла их своему народу как высшую истину земного устроения, а он понял и принял их по-своему, т.е. конкретно-практически, как «идеальное оправдание темных инстинктов» и «низменных влечений». Встреча русской интеллигентско-революционной мысли и русского действия оказалась роковой для самих носителей этой мысли. Ибо в ней самой оказался серьезный дефект, который в своей реализации стократно умножился и кроваво опошлился. Ее опасный утопизм – прежде всего в непонимании того «главного препятствия для социальной революции», которое, по выражению Муравьева, «лежит в невозможности строить совершенный закон при несовершенных людях». Муравьев призывает к созданию нового органического мировоззрения, в котором будут соединены мысль и дело, опора на прошлое и порыв в «просторы Вселенной», но черты его рисуются пока лишь в самом общем, поэтически-метафорическом виде. Положительное детальное раскрытие своего активно-эволюционного идеала философ предпримет через несколько лет в работе «Овладение временем». Но до этого Валерьяна Николаевича ждут тяжкие личные испытания; он попадет в жесткие шестеренки революционного правосудия. Его арестовывают как «деятеля» так называемого тактического московского центра. По версии чекистов, это была мощная шпионско-диверсионная организация, якобы координировавшая все контрреволюционные силы в России. На деле схватили многих интеллигентов, так или иначе связанных с кадетами (известно, что и Н. Бердяева привлекали по этому же полумифическому делу). Вместе с «руководителями» этого «центра» Муравьев в сентябре 1919 г. был приговорен к расстрелу. Но к счастью, эта высшая мера классовой защиты так и не сработала в его случае: вмешался всесильный тогда председатель Реввоенсовета Лев Троцкий. Он лично был знаком с Валерьяном Николаевичем, ценил его ум и ученость, некоторое время даже переписывался с ним, обсуждая теоретические проблемы политики, в которых Муравьев был большой знаток. Однако из тюрьмы Валерьян Николаевич вышел только в 1922 г, и вскоре поступил на советскую службу, пройдя последовательно несколько ее свежеиспеченных учреждений: вначале он работает переводчиком в Народном комиссариате иностранных дел, затем сотрудником библиотеки Совета народного хозяйства, потом в Рабоче-крестьянской инспекции и наконец ученым секретарем Центрального института труда, организованного известным пролетарским поэтом Гастевым. Это были достаточно скромные занятия для исключительно образованного, талантливого и творческого человека, но на большее такой явный «бывший» и не мог рассчитывать. Впрочем, Муравьев в эти годы проявлял полную лояльность по отношению к новому режиму. Знавшие его свидетельствуют, что в определенном смысле он был «более большевик, чем сами большевики». Идейная эволюция Муравьева тут налицо. Вначале была сознательная оппозиция революции. В статье «Рев племени» он представил образ двух противоборствующих сил: пьяной, безбожной бунтующей толпы и благородного русского рыцарства, готового постоять за культурные и религиозные святыни Родины, – и сам при этом почти неудержимо влекся в его ряды. А сейчас, так пострадав от новой власти, чудом избежав расправы в подвалах Чека, он вдруг, и не один, а с целым рядом культурных деятелей того времени, возложил упования на то, что социальный переворот трансформируется в «третью революцию духа» (Маяковский), что откроется новая творческая эпоха покорения стихийных разрушительных сил, борьбы со смертью, преображения природы мира и самого человека. Через гастевский институт, публикуя в его журнале «Организация труда» свои заметки, рецензии, обзоры, Муравьев пытался внедрить, как он сам выражался, «федоровские установки» на труд как на основное средство такого планетарно-космического преобразования. — 162 —
|