|
Трудно, может быть, и невозможно полностью представить мелькнувшую пушкинскую мысль. В ненастные дни 1833 года в Болдине, над «Пиковой дамой» (а также «Медным всадником» и «Пугачевым»), Пушкин вспоминал и тех, которые некогда «собирались часто», а потом за свое дело, за один декабрьский ненастный день пошли в Сибирь, на Кавказ — игра же (человеческая, историческая) «пошла своим чередом…». И прежде «в ненастные дни» они собирались — те, кто «тихо провожали» Петра III; те, кто свергали «курносого злодея»; наконец, кто пел, смеялся, «гнул от пятидесяти на сто» и занимался делом вместе с Рылеевым, Бестужевым. Сначала эти заговоры Между Лафитом и Клико Лишь были дружеские споры, И не входила глубоко В сердца мятежная наука… Те времена миновали — «иных уж нет, а те далече»; внешне же кажется, что не изменилось ничего. Пришли новые ненастные дни, новые игроки, страсти; другое время — другие люди занимаются делом. Каким? Зачем? Чтобы ответить, может быть, следует сравнить прежние времена с пришедшей на их место новой, торопящейся эпохой, Занимающейся делом. ЛЕТ ШЕСТЬДЕСЯТ НАЗАДВ наших странствиях по одной пушкинской тетради и «вокруг нее» мы забредаем далеко. Разные времена… Говоря о бабушке, графине Анне Федотовне, ее ветреный внук Томский описывает события, случившиеся с нею в Париже «лет шестьдесят назад». Это число встречается в «Пиковой даме» не раз. «Лет шестьдесят назад, — думает Германн после гибели графини, — в эту самую спальню, в такой же час, в шитом кафтане, причесанный ? l’oiseau royal[6], прижимая к сердцу треугольную свою шляпу, прокрадывался молодой счастливец, давно уже истлевший в могиле, а сердце престарелой его любовницы сегодня перестало биться…» 60 лет назад — это 1770-е годы, до Великой французской революции и наполеоновских войн. Заметим также, что 1770-е годы — это время Пугачева, а рассказ о молодости графини как бы «изнанка» пугачевской Истории, которую как раз Пушкин пишет в Болдине в это же время. Веселый, небрежный рассказ Томского о давних временах напоминает внукам (знающим, что произошло потом) о вещах серьезных, страшных. Дело в том, что нам, в конце XX столетия, очень трудно, а по совести говоря, невозможно читать Пушкина глазами его современников. Многие ученые изучили все или почти все книги, которые открывал или мог прочитать поэт; это очень расширило «чувство истории», но все же не сделало их людьми пушкинской поры… И вот перед нами задача — уловить, угадать, какие воспоминания, образы, ассоциации являлись человеку 1830-х годов, когда при нем произносилось шестьдесят лет назад Париж, герцог Ришелье, Сен-Жермен, дамы, играющие в фараон… — 283 —
|