|
Когда я поделился этими мыслями с Хамадани, тот предложил мне совершить путешествие в Мекку, без которого, как он сказал, все рассуждения о вере будут неполными. Меня это предложение обрадовало, и я даже был удивлен тем, что сам до этого не додумался. Отправившись к святым местам, я, во-первых, буду отсутствовать в Нишапуре не менее восьми месяцев, а во-вторых, сниму вопрос о мере моего благочестия до конца жизни. И мы с Хамадани стали собираться в путь. Перед отъездом я впервые предложил свободу своей единственной невольнице и сказал, что она может проехать со мной до Исфахана и вступить во владение предназначенными ей домом и садом, но Анис категорически отказалась, а я не стал настаивать. Первым крупным городом на нашем пути был Рей, и он был конечным пунктом движения нашего каравана. Здесь нам повезло: буквально через день-другой караван уходил в Басру, и мы пристали к нему со свежими верблюдами, купленными в Рее, и двинулись по направлению к Басре. Мне очень хотелось посетить Шираз. Молва о красоте этого города не умолкала многие столетия. Я уже не мог застать в живых проживавшего там имама Абу Насра ал-Насави (мир ему),- весть о его кончине пришла ко мне несколько лет тому назад, но я, полюбовавшись Ширазом, смог бы посетить его могилу и почтить память этого человека, лично знавшего Учителя. Мои планы, однако, были неисполнимы, потому что приближался месяц паломничества, а нас от Мекки еще отделяли многие десятки дней пути. В Басре мы без долгих колебаний продали наших верблюдов и решили дальше двигаться морем. Среди стоявших у причала судов мы увидели прекрасный новый корабль с парусами из новой плотной и красивой ткани. Своей красотой он сразу же покорил наши сердца. На корабле было еще несколько паломников, но большую часть пассажиров составляли купцы, и их товары заполняли трюмы и палубу. Их торговые дела заставляли нас останавливаться в приморских городах – в Кешме, Маскате и в Мохе. Я пользовался этими остановками, чтобы побродить по улицам, в конце которых синело море, посидеть в кофейнях, послушать смешение языков, мне известных и неизвестных. Я чувствовал здесь себя на границе краткого бытия и вечности, твердо зная, что через сто или тысячу лет шум людей, заполняющий эти улицы, утихнет, а города исчезнут или изменятся до неузнаваемости, и только океан и шум приливов и отливов останутся неизменными. Сходные ощущения иногда я испытывал во время своих уединенных ночных бдений в обсерватории, когда в моем мире оставались только Всевышний, я и небо, а теперь, когда я сидел с чашечкой кофе на скалистом берегу, о который мерно разбивались волны, в моем мире оставались только Всевышний, я и бескрайнее море. — 73 —
|