|
возненавидит их и станет косо на них смотреть. Так поступает и Степной волк с тысячами цветов своей души. Что не подходит под рубрики "человек" или "волк", того он просто не видит. А чего он только не причисляет к "человеку"! Все трусливое, все напускное, все глупое и мелочное, поскольку оно не волчье, он причисляет к "человеку", а все сильное и благородное, лишь потому, что еще не стал сам себе господином, приписывает волчьему своему началу. Мы прощаемся с Гарри, мы предоставляем ему идти дальше его путем одному. Если бы он уже был с бессмертными, если бы он уже был там, куда, кажется, направлен его тяжкий путь, как удивленно взглянул бы он на эти изгибы, на этот смятенный, на этот нерешительный зигзаг своего пути, как ободрительно, как порицающе, как сочувственно, как весело улыбнулся бы он этому Степному волку! Дочитав до конца, я вспомнил, что несколько недель назад, как-то ночью, я написал странное стихотворение, где речь тоже шла о Степном волке. Я перерыл кучу бумаг в своем битком набитом письменном столе, нашел этот листок и прочел: Мир лежит в глубоком снегу. Ворон на ветке бьет крылами, Я, Степной волк, все бегу и бегу, Но не вижу нигде ни зайца, ни лани! Нигде ни одной -- куда ни глянь. А я бы сил не жалел в погоне, Я взял бы в зубы ее, в ладони, Это ведь любовь моя -- лань. Я бы в нежный кострец вонзил клыки, Я бы кровь прелестницы вылакал жадно, А потом бы опять всю ночь от тоски, От одиночества выл надсадно. Даже зайчишка -- и то бы не худо. Ночью приятно парного поесть мясца. Ужели теперь никакой ниоткуда Мне не дождаться поживы и так и тянуть до конца? Шерсть у меня поседела на старости лет, Глаза притупились, добычи не вижу в тумане. Милой супруги моей на свете давно уже нет, — 62 —
|