|
— Когда рушится, тоже страшно. — Le roi est mort — vive leroi! Умер монарх, но осталась монархия: что же тут страшного? Страшно, когда идея подменяется кумиром, когда уже не он ей служит, а она ему: именно об этой метаморфозе предупреждала Библия. — Уж не стад ли ты социалистом, полковник Олексин? — России вреден социализм, Федор, ибо взрослели мы под скипетром, в чужие дела не совались и в переселении народов не участвовали. И мощь наша — в самодержавии, а не в парламентских дебатах. Но, — Гавриил понизил голос, — государь не всегда олицетворяет собой идею монархии. Хуже того, порою он дискредитирует ее, давая пищу различным социальным вывихам. Как в этом случае должен поступить честный офицер? — Полагаю, он всегда должен оставаться честным. — Он должен взять на себя всю ответственность за своего сюзерена и в меру сил своих очистить святую идею от пятен. — Красиво, но маловразумительно, — усмехнулся Федор. — Мы словно поменялись местами. Война — всегда рокировка: у кого длинная, у кого — короткая. Насколько я понял, ты хочешь подать прошение об отставке? — Я хочу оставить армию без всякого прошения. — Как? Изменить государю, которому присягал? Болгарин принес скару, и он замолчал. Продолжил, когда мясо было разложено и хозяин ушел. — У нас в роду не было предателей, Гавриил! — Я не обязан сохранять верность человеку, предавшему целый народ, — сказал Гавриил, помолчав. — Во имя политики он поступился честью России, а я во имя чести России поступлюсь фамильной политикой и не напишу прошения. — Ты опозоришь всех нас, Гавриил, — тихо сказал Федор. — Я через Скобелева обещаю тебе отставку с мундиром и пенсией. Получи ее и делай что хочешь, хоть поднимай восстание команчей. — Каждый отвечает за историю, Федор. Не «мы отвечаем за все», а «я отвечаю за все» — вот истина, ради которой стоит жертвовать. — Сначала уйди со службы. — Мы, Олексины, никогда не просили милостей у государей: так когда-то сказал мне отец. — Вот вы где, командир! — к ним подходил молодой болгарин. Поклонился Федору, чуть понизил голос: — Все готово, Здравко — в Рильском монастыре, коня — у Младенова. — Иди, Митко, я догоню, — Митко вышел, и Гавриил поднял чашу. — Прощай, брат. Вряд ли мы увидимся с тобой. — Гавриил, я прошу тебя… — Прощай, Федор, — Гавриил выпил чашу, поклонился и вышел. Федор долго сидел молча. Подошел пожилой болгарин, начал убирать посуду. Федор посмотрел на него, сказал вдруг: — 246 —
|