Мои печальные победы

Я прекрасно помню этот пленум, помню тяжкое впечатление от напечатанной накануне антирусской статьи Яковлева, прочитав которую я понял, что перед нами сильный, опасный и коварный враг, владеющий всеми приемами демагогии. Но бороться с ним тогда было нелегко, и даже не потому, что он сидел в аппарате ЦК. Иезуитство Яковлева заключалось в том, что он, пытаясь сокрушить «русскую идею», цитировал беспомощные строчки многих слабых, начинающих, а то и просто бесталанных русских поэтов патриотического склада, часто провинциальных, часто наивно и однообразно «проливающих слезы над обломками старых храмов». В моей четырехстраничной речи действительно была эта четырехстрочная фраза, единственная попавшая в отчет «Лит. России» и сладострастно цитируемая Бушиным. Понимая, что слабые стихи невозможно защитить от яковлевского сарказма, я произнес ее – и тут же сказал следующие слова: «Легко Александру Николаевичу Яковлеву расправляться с примерами такой художественно неубедительной, слабенькой поэзии, но пусть бы попробовал он поспорить с мощным, живым, талантливым осмыслением тех же картин жизни в поэзии Николая Рубцова. Анатолия Передреева, Анатолия Жигулина, Игоря Шкляревского Владимира Соколова. Я уверен, что спор с такими поэтами А. Яковлеву выиграть бы не удалось».

В заключение я прочитал талантливое стихотворение Шкляревского «Швейцарцы в Могилеве», объясняющее, почему в Могилеве осталось так мало храмов: большинство из них было разрушено во время боев за город:

В нем старины заветной мало,

Зато земля моя горда

Тем, что без боя не сдавала

Свои седые города!

«Что толку плакать над такими руинами, когда ими нужно гордиться». Вот в каком открыто антияковлевском контексте были произнесены злополучные четыре строчки, которыми уже дважды спекулирует Бушин, не находя в своем досье на меня никакого другого «компромата». Конечно же, главные мысли, ради которых я тогда вышел на трибуну, были опущены в изложении журналиста, писавшего отчет, да и не могла себе позволить в то время газета процитировать мою жесткую насмешку над яковлевской концепцией. Вот и процитировали меня так иезуитски, будто бы и я вместе с Оскоцким и Ал. Михайловым поддерживаю партийного идеолога.

Я не виню Бушина. Просто хочу дать ему добрый совет: досье Ваше на меня (а, может быть, и на других) несовершенно. Если уж хотите быть «вдумчивым биографом», то знайте – не всем газетным источникам той эпохи можно верить, а потому перепроверяйте их по стенограммам.

Еще более неумным является предположение Бушина, что Куняев стал антияковлевцем лишь сейчас. Со времен 1972 года я просто жаждал публично раздеть партийного русофоба и его товарищей по кремлевским кабинетам. В 1978 году, когда Бушин сочинял роман с восхвалением крупнейшего русофоба Европы Фридриха Энгельса, я распространял по России рукописное «письмо в ЦК» о засилье сионистских сил в средствах массовой информации и в самом идеологическом отделе ЦК, за что меня вскоре «проработала» яковлевская команда – Зимянин, Севрук, Альберт Беляев, Игорь Бугаев – в беляевском кабинете и за что убрали с выборной должности секретаря Московской писательской организации. Я никогда не «разделял» политики партии по национальному вопросу, особенно русскому. Как в это время защищал русскую литературу Бушин, никому не известно. Во всяком случае, на знаменитой дискуссии «Классика и мы» его не было.