|
Видя мое огорчение, сотрудница библиотеки пришла на помощь: — У нас есть еще один контрольный экземпляр, который вообще-то не выдается, но раз вам очень нужно… Я сел за стол, перечитал повесть и выписал несколько отрывков из нее, которые и возмутили двадцать лет тому назад «жидовку с лошадиной-лосиной физиономией» и которые, наверное, послужили причиной того, что с библиотечных стеллажей исчезли две книги Катаева, а из «Нового мира» было вырвано 28 страниц. О Науме Бесстрашном: Стоял в позе властителя, отставив ногу и заложив руку за борт кожаной куртки. На его курчавой голове был буденновский шлем с суконною звездой. О чекистах одесской «чрезвычайки»: Юноша носатый… черно-курчавый, как овца. О бывшем эсере-террористе Серафиме Лосе: Ему не нравилось, что Маркин назвал его Глузманом. О главном чекисте: У Маркина был неистребимый местечковый выговор. Некоторые буквы, особенно шипящие, свистящие и цокающие, он произносил одну вместо другой, как бы с трудом продираясь сквозь заросли многих языков — русского, еврейского, польского, немецкого. — У тебя сидит один юноша, — начал Лось. — А ты откуда знаешь, что он у меня сидит? — перебил Маркин, произнося слово «знаешь», как «жнаишь», а спово «сидит», как «шидит». — Ты просишь, чтобы я его выпустил? Он произнес «выпуштиль». — Я застрелю тебя на месте. «На месте» он произнес как на «мешти». О юнкере Диме, ненадолго вышедшем из ЧК, в то время как его фамилия уже была напечатана в списке расстрелянных: Увидев его, квартирная хозяйка; жгучая еврейка… вдруг затряслась, как безумная, замахала толстенькими ручками и закричала индюшачьим голосом: — Нет, нет, ради бога нет. Идите отсюда! Идите! Я вас не знаю! Я о вас не имею понятия! Вы расстреляны и теперь вас здесь больше не живет. Я вас не помню! Я не хочу из-за вас пострадать! Еще о Науме Бесстрашном: Теперь его богом был Троцкий, провозгласивший перманентную революцию… У него, так же, как и у Макса Маркина, был резко выраженный местечковый выговор и курчавая голова, но лицо было еще юным, губастым, сальным, с несколькими прыщами. И наконец, о них всех предсмертная записка русской дворянки Ларисы Германовны, увидевшей в расстрельных списках имя своего сына юнкера Димы: «Будьте вы все прокляты». …Да, не прост был Валюн. «крестный отец всех шестидесятников», бывший юнкер, из рода русских офицеров и учителей, дворянин по происхождению, участник первой мировой войны… Наверное, его настолько потрясли кровавые ужасы еврейско-чекистского террора, развернувшегося по воле Троцкого, Землячки (Залкинд) и Бела Куна, что всю оставшуюся жизнь, с одной стороны, он подлаживался к советской власти «страха ради иудейска», а с другой — тайно мечтал написать всю правду о кошмаре, свидетелем которого юный Катаев стал в 1920 году. — 106 —
|