|
Итак, если ресурсов для прогресса — в его нынешней агрессивно-потребительской форме — явно не хватит на всех; их предстоит отдать избранным — тем, кто наилучшим образом себя зарекомендовал по критериям, изобретенным на Западе. Отсюда — преобразование классического либерализма в так называемый либертаризм — требование полного невмешательства национального государства в гражданские (в первую очередь экономические) отношения. Это касается как отношений внутри страны, так и в мировом, глобальном масштабе. В обоих случаях либеральные проклятия в адрес национального государства посылаются по одной и той же причине: оно расценивается как орудие в руках слабых, мешающее планам организации беспрепятственного естественного отбора. После социал-демократических реформ на Западе, коммунистических и национально-освободительных революций на Востоке государство в глазах новых либералов (либертаристов) стало обретать черты церкви для бедных, защищающей слабых и "нищих духом". И теперь государство призывают "умыть руки", дабы не мешать естественному отбору — вытеснению слабых и неприспособленных из ареала, на который претендуют сильные, проведавшие, что ресурсов на всех все равно не хватит. Для того чтобы уяснить себе, насколько новейший "либертаризм" отличается от классического либерализма, надо отметить, что в данном случае имеются в виду вовсе не те "сильные", о которых пеклась либеральная классика. Речь идет не о "сильных" в старом бюргерском смысле — твердо стоящих на собственных ногах и не нуждающихся в каком бы то ни было патернализме. Речь, скорее, идет о "сильных" в военно-феодальном смысле — использующих свои властные привилегии для присвоения и монополизации собственности. Это отступление от понятийной строгости создало предпосылку взаимопонимания между современными западными либералами и постсоветскими номенклатурными приватизаторами бывшей государственной собственности. В самом деле: ведь и в Западной Европе так называемый прусский путь к капитализму — превращение феодальной элиты в капиталистическую — признан исторически и политически менее затратным, чем попытки просто выставить юнкерство за двери. Однако различие постсоветской модернизации с модернизацией прусского типа при приближенном рассмотрении оказывается весьма существенным. Юнкерская приватизация протекала в границах национального государства: она совпала с формированием в Германии единого большого национального пространства, построенного на месте архаичных этносуверенитетов. Постсоветская номенклатурная приватизация осуществлялась в контексте глобализма, заявившего о себе после окончания холодной войны и победы в ней Запада. У "победителей" появились совершенно особые основания для критики национального государства, неизвестные классическому либерализму: они дискредитировали идейно и демонтировали политически сильное государство на Востоке как инструмент, мешающий осуществлению гегемонистских планов победителей. И здесь им пригодилась новая теория глобального рыночного отбора или глобальной экономики, не знающей национальных границ и суверенитетов. Номенклатурным приватизаторам предложили еще один обмен, наряду с обменом бывшей власти на собственность: речь шла об обмене национального суверенитета на прием в либеральный интернационал — властвующую элиту мира. — 68 —
|