|
Мы не знаем также, на какие дальнейшие человеконенавистнические эксперименты пустился бы большевистский режим, если бы не шок, вызванный нападением фашистской Германии, и необходимость хотя бы частичной реабилитации "этого народа" и его национальной патриотической традиции. Сегодня мы имеем воспроизведение той же ситуации в новых формах: теперь уже наши новые западники — "демократы" добились превращения "холодной войны" с Западом в холодную гражданскую войну и подобно большевикам отыскали главного врага в собственной стране; сегодня они подписали свой капитулянтский Брестский мир с победителями в "холодной войне", добившись разрушения российской армии, военно-промышленного комплекса, системы союзничества. Наконец, сегодня они исполнены решимости довести свои разрушительные реформы до конца — то есть, по-видимому, до полного физического и культурного исчезновения России. Теперь уже ясно, что нынешняя ситуация отличается от ситуации 1918 г. тем, что скорой капитуляции сверхдержавы, навязавшей России свой новый Брестский мир, ожидать сегодня не приходится — суверенитет России придется восстанавливать более медленным и более трудным путем. Сопоставим теперь ситуацию по другому критерию: может ли нынешний компрадорский режим в России ожидать грозного вызова со стороны Запада (как это случилось в 1941 г.) и на этой основе совершить тяжелую процедуру самоочищения и патриотической метаморфозы? Или его зависимость от Запада, с одной стороны, и противопоставленность народу собственной страны — с другой так велики, что при любом раскладе он предпочтет принять любые, самые унизительные условия со стороны, ибо только на стороне он имеет шансы найти хоть какую-то поддержку? В таком случае к нашему выводу о том, что изъяны модерна нельзя излечить новыми вариантами модернизации, придется добавить новый: нельзя ожидать благоприятных превращений режима от давления или вызова со стороны; скорее, союз внутреннего компрадорства с покровительствующими ему внешними силами на Западе способен усугубить губительный натиск модерна на беззащитную национальную среду, подвергающуюся угрозе массового геноцида. Как характерно, что вся риторика западнического демократизма, касающаяся неотчуждаемых прав человека и других отклонений от гуманистического "стандарта", тотчас же стихает, когда речь идет не о нарушениях прав единичных представителей демократического авангарда, а о нарушении прав находящегося на подозрении народа на самостоятельное существование и существование вообще. Что же все это означает в прогностическом смысле? Вероятно, это означает, что борьба с человекоубийственным социал-дарвинизмом модерна будет вестись с принципиально иных позиций, чем это было в прошлом. — 162 —
|