|
Константинополь. Февраль 1921 г. – Вот в чем басурмане точно превзошли нас – так это в умении варить кофе… Надеюсь, я вас не обидел выражением «басурмане»? – Намекаете на мою курчавость? Уверяю вас – во мне нет ни капли турецкой крови. – Насчет турецкой – не сомневаюсь… – Вы антисемит? – В общем, нет. Немцев я люблю гораздо меньше, чем иудеев… Впрочем, турок – еще меньше, чем немцев. – Напрасно вы, Яков Александрович. Вы ведь – умный человек. А умный человек не может быть шовинистом. – Вы скажите об этом Василию Васильевичу Розанову. Или – почитайте Достоевского. – А как же быть с Короленко, Леонидом Андреевым, Горьким? Они не только не чурались водить дружбу с инородцами, но и, напротив, считали, что россиянин – не тот, кто пишется великороссом от рождения, а тот, кто русский по своему духу. – Где они сейчас россияне эти? Кто помнит теперь о России? С Россией кончено, на последях, ее мы прогалдели, проболтали… – Макса Волошина[36] любите? – Похвальный для большевика кругозор. – Бросьте. Только тупые провокаторы из ОСВАГа рисуют нас монстрами с окровавленными зубами, хотя и сами, по-моему, в этот образ не слишком верят. – Ладно, господин Ельский, – ничего, что называю вас господином, уха не режет? – оставим эти пикировки. Перейдем к делу. Вы ведь, наверное, пригласили меня не для того, чтобы агитировать за Советскую власть? – Нет, конечно. Вас агитировать глупо. Большего врага Советской власти трудно себе найти. – Зачем же вам понадобился тогда этот враг? Тот, кого называли Ельским, откинулся на спинку стула: – Вы – солдат, Яков Александрович. И я – солдат. Мы можем не любить друг друга, но обязаны друг друга уважать. Мы, по крайней мере, вас уважаем, как человека, который первым шел в атаку, не прятался за чужие спины и всегда говорил честно то, что думает. Не ваша вина, что мы выиграли, а вы – проиграли. Это – диалектика истории… – Спорный вопрос. – Ничуть… Наша власть пришла всерьез и надолго. Это ясно любому, кто способен мыслить. Вы ведь и сами это видите. После крымского поражения шансов на реставрацию уже не осталось. Еще полгода, год – и Дальний Восток тоже будет наш. Разве не так? – Не надо ловить меня. – Упаси Господь, Яков Александрович. Я пришел к вам в открытую, с поднятым забралом, и говорю прямо: вы нужны сегодня России. Нашей России. – Вашей? – Россия не может быть нашей или вашей. Она – одна. Слащов прикурил тонкую эбонитового цвета сигарк у, прищурился от вонючего дыма. — 53 —
|