|
Банкротство коммунизма и коллапс ряда азиатских стран, претендовавших на роль конкурента либеральной идейной модели в 90-е гг., необычайно укрепил «американский фундаментализм». Скажем, конгрессмен Дж. Кемп провозгласил «наступление 1776 года для всего мира». Потомки пилигримов восприняли миссию серьезно: «Представление об американской исключительности вдохновляет современный американский подход к внешней политике, который направлен на всемирное распространение американского либерально-демократического опыта посредством морального убеждения и политической кооптации — когда это возможно, или посредством насилия, если это необходимо»[376]. Термины имеют относительную ценность, и все же. Америка не была империей, когда цели ее были ограниченными, а фокус внимания был направлен на внутреннюю арену. Ничего подобного нельзя сказать о державе, чьи вооруженные силы расположились в 120 странах, которая контролирует Мировой океан и космическое пространство, тратит на разведку в глобальных масштабах более 40 млрд долл., которая как на подчиненные смотрит на международные организации, которая вела три войны за последние пять лет против стран, расположенных на расстоянии пол-экватора от американской территории (и чьи жители, к слову, не причинили вреда собственно Соединенным Штатам). Если пирамида централизованной мощи в глобальных масштабах, построенная после окончания «холодной войны» — не империя, то какая степень контроля над миром удовлетворяет определению империи? Империя держит марку — держит войска в долине Рейна («чтобы замкнуть Германию в ограничительных структурах и не позволить разрушить существующий политический порядок на европейском континенте»[377]), на Окинаве («против возвращения Японии к практике 1930-х гг.»[378]), с недавних пор в Центральной Азии, Закавказье, контролирует Ближний Восток, умиротворяет Балканы, разрешает конфликты в Карибском бассейне и в Колумбии, в Тайваньском проливе и на Корейском полуострове. «Ни одна нация, — напомнил urbiet orbi (городу и миру) президент Дж. Буш-мл., — не может себя чувствовать вне зоны действия подлинных и неизменных американских принципов свободы и справедливости... Эти принципы не обсуждаются, по их поводу не торгуются»[379]. Применение силы в межгосударственных отношениях, характерное для начала ХХІ в., придало Соединенным Штатам уверенности; влиятельный американский журнал «Форин афферс» так пишет о наглядной эффективности применения американской мощи: успех военной операции в Афганистане продемонстрировал способность Америки проецировать свою мощь на нескольких направлениях одновременно и без всякого напряжения; при этом она увеличила военные расходы до 476 млрд долл. У Америки воистину уникальное положение. Если скепсис кому-то не позволяет видеть формирование современными Соединенными Штатами жесткой однополярной системы, тогда этих скептиков уже ничто не сможет убедить. Сомнения отставлены. Идеологи гегемонии органически не выносят критики «единоначалия»: со времен Геродота однополярность в мире приносила не только печали, но и порядок, своего рода справедливость, сдерживание разрушительных сил. Не стоит казнить себя. «Соединенные Штаты, — убеждает американский исследователь М. Гленнон, — делают то, что делала бы любая держава в сходных обстоятельствах, — ставят собственные национальные интересы выше неясно очерченных «коллективных» интересов, когда эти интересы сталкиваются между собой; они делают это с меньшим лицемерием и с более очевидным успехом... В реальном мире нации защищают прежде всего свои собственные интересы»[380]. Действовать во имя неких абстрактных общих интересов — будь то интересы Запада или всеобщего братства людей — просто иррационально. Не следует гоняться за химерами, следует хранить и защищать свои собственные национальные интересы. В международной системе, где жизнь жестока, грязна и коротка, ставить предполагаемые коллективные интересы над конкретными национальными интересами могут лишь сумасброды, погрязшие в иррациональности. — 206 —
|