|
— Генри, — обратился я к Литтлуэю, — ты что-нибудь знаешь об этом человеке на портрете? — Не особо. Он сделал состояние на угле: промышленная революция. А что? — Ты не знаешь, например, не было ли у него странной такой привычки складывать дрова в камине не просто, а в виде стенки? Литтлуэй посмотрел на меня с любопытством. — Нет, не знаю. Наверху, может быть, в сундуках есть письма и старые дневники, если ты желаешь этим заняться. А в чем дело-то? — Какая-то вспышка интуиции при взгляде на портрет, — обмолвился я. — Чудить начинаешь на старости лет, — сухо заметил Литтлуэй. Примерно с полчаса мы сидели в молчании. Затем я сказал: — Да, странным окажется, если кора передних долей выдаст нам секрет путешествия во времени. В глазах Литтлуэя мелькнуло замешательство. — Ты что такое говоришь? Путешествие во времени? Ты знаешь, что это невозможно. — Ты и насчет деятельности передних полушарий говорил то же самое. — Не отрицаю, милый мой Генри. Только сейчас-то мы рассуждаем на совсем ином уровне. Путешествие во времени годится для научных фантастов, но это явное языковое несоответствие. Время как таковое не существует. Ну вот, допустим, есть у нас слово для описания падения воды в водопад — назовем его «блюм». И когда произносишь «вода блюмает», у людей сразу возникает ассоциация с падением в водопаде. Так что из того, что есть существительное «блюм», еще неизвестно, что именно ему соответствует. Оно охватывает множество понятий: воду, скалы, кинетическую энергию и так далее. Или, допустим, люди рождались бы в поездах и придумали бы слово, которым можно описывать, как мимо окон при движении тянется медленно пейзаж... Как бы его?.. Ну, допустим, «сайм». Когда поезд стоит на станции, они говорят: «Сайм прекратился». Но если начать говорить при этом о «путешествии в сайме», это будет явной лингвистической ошибкой. Я цитирую здесь эти ремарки Литтлуэя с тем, чтобы проиллюстрировать то, как философски, аналитически начал работать его ум. Несколько месяцев назад, до «операции», это было бы для него совершенно нетипично. Владение фронтальными участками расширяет мышление, придавая ему блеск, порой неуемный (например, основная проблема у меня при написании этих воспоминаний — придерживаться как можно тщательнее линии повествования, иначе каждое предложение провоцирует с десяток очаровательных отступлений от темы). Я попытался объяснить Литтлуэю вышеизложенную теорию, но его отточенный научный ум отказывался ее воспринимать. — Ладно, — сказал он, — соглашусь, что мы не воспринимаем Вселенную, мы ее считываем. Но нельзя прочесть того, чего там нет. Марии Антуанетты, уж коли ее умертвили, в живых быть решительно не может. Если же ты считаешь, что это не так, тогда это и в самом деле чистой воды воображение. — 93 —
|