|
Однако это полубытие — сила, давящая великую страну, отрицающая ее самостоятельное бытие. «Из этой вот математической точки, не имеющей измерения, заявляет он энергично о том, что он — есть; оттуда, из этой вот точки несется потоком рой отпечатанной книги; несется из этой невидимой точки стремительно циркуляр».[384] Или его нет, а Россия есть, или же если он есть, то ничего нет. «Весь Петербург — бесконечность проспекта, возведенного в энную степень. За Петербургом же ничего нет».[385] Этот математический город, линии которого имеют лишь условное бытие, сообщает своему населению свойственное ему самому полусуществование. Петербург — сам призрак, бред и превращает в призраки своих граждан. «Петербургские улицы превращают в тени прохожих». Магия их такова, что тени они превращают в людей.[386] Вот «заколдованное место» для похождений героев Гофмана! Этот беспокойный город «падает на души », «мучает их жестокосердной праздной мозговой игрой », манит искать «сладость самоуничтожения в зеленых, кишащих бациллами, водах, окутанных туманами ». От полувосточного бытия либо к полной жизни, либо к небытию. Однако этот синтетический образ Петербурга по мере детальной его разработки приобретает новое содержание и сильно меняется; чем конкретнее становятся образы Петербурга, тем меньше остается общей кошмарной призрачности. Андрей Белый, давая нам общий очерк города, заводит нас и в ряд уголков Петербурга, всегда умея заставить говорить genius loci. Особенно любит автор показывать нам Васильевский остров. «Параллельные линии на болотах некогда провел Петр; линии те обросли то гранитом, то каменным, а то и деревянным забориком». «…Лишь здесь, меж громадин, остались петровские домики; вон бревенчатый домик; вон домик зеленый; вот синий, одноэтажный с ярко-красной вывеской: «столовая». Точно такие вот домики раскидались здесь в стародавние времена». И, зная, какое значение имеют для восприятия духа места запахи, он заканчивает набросок: «Здесь еще, прямо в нос, бьют разнообразные запахи: пахнет солью морскою, селедкой, канатами, кожаной курткой и трубкой, и прибрежным брезентом».[387] Вот два других уголка Петербурга: Мойка «с красноватой линией набережных камней, увенчанная железным решетчатым кружевом », и дом на ней белоколонный, «и мрачнел меж колоннами вход; над вторым этажом проходила та же все полоса орнаментной лепки ».[388] У Зимней канавки призрак Лизы. «Тихий плеск остался у нее за спиной: спереди ширилась площадь; бесконечные статуи, зеленоватые, бронзовые, пооткрывалися отовсюду над темно-красными стенами; Геркулес с Посейдоном так же в ночь дозирали просторы… ряд береговых огней уронил огневые слезы в Неву…»[389] — 102 —
|