|
* * * Остановился Блюхер в доме у попа. Батюшка Никодим слывет красным, Ленину поет с амвона долголетие, белых проклинает бранными словами, а иногда бывает так, что и матюжком пустит, если увлечется. – Может, гражданин министр, – предлагает он, – откушаете топленого молочка? – Благодарю, я уж из котла перекусил. – Жидок котел-то… – Да уж не густ. – Вот я как раз к тому и про молочко. Не брезгаете ли? – Право слово, сыт. – Не отвергай руку дающего. – Да не оскудеет она, – улыбается Блюхер. – О-о, Библию изволите цитировать? – Читал. – Вы по партейности кто? Не кадет ли? – Коммунист. – А как же такую для вас грешность допускаете, что про Библию и – не ругательно? Бежит батюшка на половину к матушке. Лицо у него светится, пальцы играют, шепчет он ей на ухо: – Маня, нацеди самогоночки! Такая, право, радость! – А чего, Димочка? – Чего, чего, – суетится отец Никодим, – ты не чегокай, а влаги поднацеди скорей, радость сейчас во мне птицей порхает и на сердце легко. * * * …А чуть позже в комнату Блюхера заходит Колька-анархист. Стоит он на пороге раскорякой – соблюдает флотский форс, хотя до моря еще идти и идти. – Гражданин министр, – говорит Колька с дурной улыбочкой, – наш разведвзвод порешил подарить вам жеребчика, отбитого у белых. Крутой жеребчик, просто министерский. Вам его, может, кто объездит, будете потом довольны, а сейчас только взгляните. Блюхер поднимается, идет вместе с Колькой на площадь. Там стоит красавец жеребец. Норовистый, копытом бьет, глаза кровавые, пена с морды к земле тянется. Партизаны его впятером держат, и то еле-еле. Блюхер берет поводья, заглядывает жеребцу в морду, тот храпит и скалит зубы. – Неужто сами решитесь объехать? – спрашивает Колька-анархист, незаметно подмигивая партизанам: мол, черта с два! Министр, он на что способен? Он только речи способен двигать про дисциплину. – Пускай, – негромко просит Блюхер и закидывает ногу в стремя. Пускают партизаны жеребца. Эх, чуть раньше времени пустили! Понес! Стремя подвернулось, нога соскользнула, вторую ногу не успел забросить Василий Константинович, только за гриву уцепился; он висит вдоль жеребца, а тот носится по площади кругами, и нет сил его остановить, и нет никакой возможности себя самого в седло взбросить. А земля рядом – серая, красная, желтая, белая. Кровь в висках стучит. Отпустить пальцы с гривы – сомнет об землю, расплющит, раскровенит, костей не соберешь. Ах, глупо-то как все вышло! Нет! Врешь, сволочь! А ну, помаленьку ногу вверх. Еще. Еще малость! Самую малость бы еще! Нет. Мысок подвернут, стремя зажато, жеребец несется – что твой цирк! — 52 —
|