|
– Мамуля, это – хуже! Пожалуста, сделай как первую! – Сынок, это невозможно. По радио сейчас другая передача. Мы можем только пластинку ещё раз проиграть! – При этом Надежда Евгеньевна с восторгом и ужасом подумала, не произнося, конечно же, этого вслух: „Неужели малыш услышал крохотную, никем не замечаемую ошибку органиста… Никем из тех, у кого был обычный музыкальный слух?!“ – Сынок, а почему – хуже? Объясни, пожалуйста. И её крохотный сынок, не находя в своём ещё небогатом запасе нужных слов, просто пропел соответствующее место , пояснив, что в первый раз было „так“, а во второй, на пластинке – „этак“, и что это, второе, – неправильно . Вконец растерявшаяся мать (ведь её подозрения/надежды о слухе сына подтвердились!), не ответив сыну, предложила послушать другие органные произведения. Долго. А для столь маленького ребёнка – очень долго продолжался этот первый, стихийный урок музыки… Так что, в отличие от многих детей, Андрюша не воспринял в штыки, когда родители навязали ему занятия музыкой. Ну, и, разумеется, занятия музыкой начались со скрипки, поскольку и мама была скрипачкой, и в доме имелась целая коллекция неплохих скрипок (в том числе одна „настоящая из Кремоны“, по-видимому, прабабушкино наследство, уцелевшее невесть каким чудом за все эти якобы полтора века). Потом, правда, года через два, услышав знаменитую „Сороковую“ симфонию Моцарта, шестилетний Андрюша самостоятельно подобрал её на пианино и буквально часами наигрывал её, пока никого не было дома. Вот за этим-то занятием (вместо приготовления уроков) и „застукал“ его добрый, но строгий дедушка. Он ничего не сказал внуку по поводу Моцарта, спросив лишь: „А уроки-то ты сделал?“ „Пока нет, дедуся, но я – мигом!“ – ответил честный парнишка. (Надеемся, читателям понятно, что родители пристроили мальчонку в общеобразовательную школу с шести лет – вернее, в неполных семь – заботились о будущем: не то ведь, как раз к окончанию школы парень мог попасть под призыв. Кое-кто подумает: „Ну, да, как же! Папаша – военком, да чтобы сынка не «отмазал»“. Для таких читателей специально заметим: и времена были не те, и Советскую армию уважали, и честных людей в Союзе – в отличие от её базарного, то бишь „рыночного“ огрызка в виде эРэФии было не в пример больше, и – самое важное – добрые и чистые дела делаются только людьми чистыми, с добрыми и честными намерениями). Надежда Евгеньевна, узнав „по секрету“ о фортепьянных „проделках“ сына, сделала только одно замечание: чтобы он музицированиями не нарушал сон годовалой сестрёнки Леночки. Попом попросила сыграть „Сороковую“ и молча ужаснулась. Конечно же, постановка руки была неправильной. Спросила относительно того, не бывает ли в руках болей. Боли, естественно, – при такой постановке кисти – иногда появлялись. Напугав сына возможностью остаться с „высохшими неподвижными руками“ она попыталась, было, быстро и самостоятельно исправить положение. Но потом отвела парнишку к себе в музыкальную школу – к пианистке. Пианистка была очень строгой и не позволяла мальчику играть ничего кроме гамм и арпеджио, велела ещё перед занятием по особому – над клавиатурой – поводить руками, в кистях которых были резиновые мячики. Андрюше вскоре всё это смертельно надоело, и он заявил дома всем троим старшим, что больше на „общее ф-но“ ходить отказывается. Мать сказала: „Ну, что же – дело твоё, но тогда не смей портить руки дома своей неправильной постановкой! Ты понял?!“ (Андрюша кивнул – он уже давно и крепко усвоил, как правильно держать кисть, чтобы и руки не уставали, и звук получался бы сильнее). Отец сказал только, строго глядя на сына: „Ты ведь знаешь, что недоучек я не терплю! Любое дело надо доводить до конца!“ А дед, внимательно глянув и на семилетнего – теперь уже – первоклассника, и на каждого из родителей, умышленно и тяжело вздохнул (мальчишка всегда совестливо реагировал на подобные вздохи деда): „Даа… Руки искалечить – ничего не стоит! А куда он тогда – какая уж там скрипка! Нос – и тот себе утереть не сможет“. Сказал и отвернулся, продолжая боковым зрением наблюдать за внуком. „Нет. Нет! Я буду заниматься, но – только музыкой … А то – только гаммы, гаммы. На фига они мне! А на скрипочке меня мама лучше научит! Ладно?! Я… Я слово даю!“ — 13 —
|