|
— Святой отец, разбирать леса еще не время. — Почему? — Потому что еще многое остается дописывать: младенцев, играющих позади тронов Пророков и Сивилл, обнаженные фигуры на вершинах распалубок, по обеим сторонам… — Но я слышал, что первая половина плафона закончена. — Главные картины действительно закончены, но надо дописать еще так много деталей… — Когда же это будет сделано? — упрямо допрашивал папа. Микеланджело взяла злость. Он решительно отрезал: — Когда будет готово! Юлий вспыхнул и, передразнивая Микеланджело, резким хрипловатым голосом повторил его фразу: — Когда будет готово! Когда будет готово! Затем он в ярости поднял свой посох, на который опирался, и ударил им Микеланджело по плечу. Наступила тишина, противники стояли, впившись друг в друга глазами. Микеланджело весь похолодел и, потрясенный, не чувствовал боли в плече. Он поклонился и сдержанно, словно его чувства были уже сокрушены этим ударом, сказал по правилам ритуала: — Все будет сделано, как того желает ваше святейшество. Леса разберут завтра же, и капелла будет готова к осмотру. И он отступил назад, давая дорогу Юлию, чтобы тот спустился по лестнице вниз. — Тебе, Буонарроти, не дано отставить своего первосвященника! — вскричал Юлий. — А вот ты отставлен! Микеланджело сбежал вниз вслед за папой, еле касаясь перекладин лестницы, и вышел из капеллы. Значит, конец всему! Горчайший, позорный конец — быть побитым палкой подобно холопу. Он, Микеланджело, клявшийся возвысить положение художников в мире и добиться того, чтобы их считали не просто мастеровыми, а самыми уважаемыми людьми, он, которого превозносило Общество Горшка за его дерзкий отказ подчиниться папскому велению, был обесчещен и унижен так, как еще не унижали ни одного из именитых художников! Волны нервного потрясения все время охватывали его, пока он, слепо спотыкаясь, брел по каким-то неведомым ему улицам и едва угадывал дорогу к дому. Он, Микеланджело, заново создал целый мир. Он хотел быть Богом! Что же, папа Юлий Второй указал ему его место. Юлий — наместник Бога на земле, ведь об этом толковал даже брат Лионардо, а он, Микеланджело Буонарроти, был лишь тружеником в полях. Не странное ли дело — один удар палки может развеять столь много иллюзий. «Не место здесь мне. Кисть — не мой удел!» Триумф Браманте был полным. Что должен делать теперь он, Микеланджело? Юлий никогда не простит ему того, что он разгневал его, папу, и заставил пустить в ход палку, а он, Микеланджело, никогда не простит Юлия за то, что тот нанес ему такое бесчестие. Он никогда уже не возьмет в руки наполненную краской кисть, никогда не коснется ею плафона. Вторую половину свода может расписывать Рафаэль. — 496 —
|