|
— Расскажи, что нового у тебя. Как ты жил в Риме? Что изваял? Я слышала только про «Вакха». Микеланджело вынул из-под рубашки лист рисовальной бумаги, из-за пояса угольный карандаш и набросал «Оплакивание», объяснив, что он старался выразить. Как хорошо было снова беседовать с Контессиной, смотреть в ее темные глаза. Разве они не любили друг друга, пусть это была и детская любовь? Если ты когда-то любил, разве эта любовь может умереть? Любовь так редкостна и находит тебя с таким трудом… Контессина угадала его мысли, она всегда их угадывала. Она наклонилась к сыну: — Луиджи, ты хочешь изучать азбуку Микеланджело? — Нет, я хочу делать с Микеланджело новую статую! — А я буду ходить к тебе и учить, как меня учил Бертольдо в Садах твоего дедушки. Возьми-ка вот этот молоток в одну руку и резец — в другую. На тыльной стороне этой плиты я тебе покажу, как писать по камню. С молотком и резцом в руках мы можем создавать изваяния не менее прекрасные, чем терцины Данте. Верно я говорю, Контессина? — Да, — ответила она. — У каждого из нас есть свой алфавит, чтобы творить поэзию. Была уже полночь, когда он отвел лошадь к Тополино и добрался по холмам до города. Отец не спал, ожидал его в своем черном кожаном кресле. Очевидно, это была уже вторая ночь, как он не смыкал глаз, раздражение его дошло до предела. — Нет, только подумать! Тебе потребовалось двое суток, чтобы найти свой дом и сообщить отцу новости. Где ты был все это время? И где твой договор? Какую сумму тебе назначили? — Шесть флоринов в месяц. — Сколько надо времени, чтобы кончить работу? — Два года. Лодовико быстро прикинул, какой получается итог, и обескураженно взглянул на Микеланджело. — Выходит, всего-навсего сто сорок четыре флорина! — Если по окончании работы будет решено, что я заслуживаю большего, управа согласна заплатить дополнительно. — От кого это будет зависеть? — От их совести. — Ах, от совести! Разве ты не знаешь, что, когда тосканец должен развязать свой кошелек, совесть у него замолкнет? — Мой «Давид» будет столь прекрасен, что они заплатят больше. — Даже договор с Пикколомини выгодней, там ты получаешь триста тридцать два флорина за те же два года работы — плата в два с лишним раза выше! Микеланджело горестно опустил голову, но Лодовико не обратил на это внимания. Решительным тоном, означающим конец разговора, он сказал: — Буонарроти не столь богаты, чтобы заниматься благотворительностью и жертвовать цеху шерстяников и Собору сумму в сто восемьдесят восемь флоринов. Скажи им, что ты не примешься за Давида, пока не заработаешь свои пятьсот дукатов в Сиене… — 352 —
|